К сожалению, так не выходит.

Вират и фраон терзают Тельмана на предмет воспоминаний, лекари не менее увлечённо требуют ответа от меня: один в правое ухо, другой в левое. К превеликому сожалению тех и других ничего толком сказать мы не можем: я не собираюсь делать достоянием общественности столь важную информацию о своей физиологии, а Тельман попросту ничего не помнит о сегодняшнем утре, даже на малыша феникая смотрит с искренним изумлением. Фраон чуть ли зубами не скрипит от досады, и я, в принципе, с ним солидарна, но как же хочется выгнать всех и просто остаться вдвоём!

Однако людей вокруг, кажется, становится только больше: служанки убирают стекло, младшие фраоны преданно ждут указаний начальства. Смирившись с тем, что покой в ближайшее время нам только снится, я пытаюсь хотя бы донести свою мысль о Тире-Мин — почему-то я безоговорочно доверяю Стражнице, и хотя старший Вират понимания не проявляет, по крайней мере, никакие пытки в ближайшее время ей не грозят. А ещё мне очень хочется продолжить разговор о загадочной особенности Тельмана, но в ближайшее время добиться приватной аудиенции у старшего Величества вряд ли получится: он выглядит деятельным, как никогда. Интересно, что же он сам думает о своём чудесном исцелении?

Кажется, Тельман тоже осознаёт, что отцу стало гораздо лучше — и как бы он не старался делать невозмутимое лицо, я чувствую, что его это радует.

И я тоже рада.

День проходит в суете. Возвращается из своего путешествия к Пирамиде Рем-Таль, возвращается ни с чем, ибо маг-целитель Стурма изволила отсутствовать по неведомым причинам — но теперь необходимость в её вмешательстве отпала. Искомый артефакт, чуть было не отправивший к духам-хранителям Вирата Тельмана, действительно оказывается из архивного хранилища Каменного замка, упоминание о нём обнаружено в списках, вот только кто и когда забрал его оттуда, остаётся неизвестным. Насколько я поняла, хранилище не проверяли долгое время — и потихоньку разворовывали. Рем-Таль по понятным причинам напряжён, его выдают мелочи: морщинки на лбу, чуть крепче, чем всегда, сжатые губы, но сдавать его я, конечно, не собираюсь.

Вечер подкрадывается незаметно.

— Примите ванну, Вирата? — спрашивает Айнике, а я обхватываю себя за плечи и вдруг понимаю, что скоро ночь. Вират Фортидер, словно сбросивший лет двадцать, перестанет с энтузиазмом пытать сына — не знаю, куда уж он опять его потащил, но искренне радуюсь тому, что их отношения, кажется, налаживаются. Только скоро Тельман вернётся и тогда…

А долговечен ли эффект крови? Или теперь мне придётся постоянно ему её давать? А…

Да всё это не важно. Тельман вернётся, слуги уйдут, дверь закроется, и мы окажемся один на один. Между нами не останется преград.

И мне отчего-то страшно.

Я почти не помню свою личную жизнь, я имею в виду — жизнь, которая была у меня в другом мире, отношения, которые у меня были. Так, какие-то смазанные воспоминания, менее реальные, чем отложившиеся в памяти сюжеты книг и фильмов. Что-то было. С кем-то. В конце концов Кнара старше Крейне на восемь лет, да и нравы у нас не такие строгие. Моя первая брачная ночь не такая уж и первая.

Но мне не по себе. Я не обязана ложиться с Тельманом в одну постель — точнее, на один ковёр — только потому, что он теперь может это сделать. Никто, я уверена, не будет меня ни к чему принуждать. И Тельман, не сомневаюсь, будет ждать меня, сколько мне будет нужно.

Я зябко ёжусь и отпускаю служанок.

Так долго ждать этого момента и так растеряться, дождавшись…

Когда за вошедшим Тельманом мягко закрывается дверь, я даже не нахожу в себе сил обернуться. Он стоит за моей спиной, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать клацать зубами.

— Устала? Безумный солнцестой.

Неопределённо качаю головой. Чувствую, как он осторожно сжимает мои холодные пальцы своими. Едва ощутимо.

— Что ты со мной сегодня сделала?

Снова качаю головой. Мне так много надо ему рассказать! В столь многом признаться… Или не говорить ничего. Я не знаю. Я не могу решиться.

— Хочу тебе кое-что показать. Но если ты устала… Если ты очень устала, можем перенести на завтра.

Да, он не будет меня торопить. Но я не могу объяснить, что что-то иное торопит меня — тревожное, необъяснимое, словно неотвратимо утекает отпущенное нам время.

Я поворачиваюсь к Тельману и переплетаю свои пальцы с его. И иду за ним, не спрашивая, куда и зачем. Стражники расступаются, а мы бесконечными коридорами поднимаемся куда-то наверх. Туда, где я ни разу ещё не была. Светильники с горючим сланцем светят как всегда, приглушённо, но мне хочется зажмуриться. Что я, собственно и делаю. Наверное, Тельман видит мои закрытые глаза, потому что резко снижает скорость и сжимает мою руку чуть крепче.

— Смотри, — тихо говорит он, и одновременно я чувствую ветер — непривычно сильный и не слишком жаркий. Я ещё не была снаружи в вечернее время, и такое близкое небо густого чернильно-лилового цвета кажется не менее нереальным, чем утреннее оранжевое. Затаив дыхание, я смотрю на россыпь домиков по краям, на пески и камень, темнеющие вплоть до идеально ровной линии горизонта, нарушаемой только острым треугольным кончиком Пирамиды. От пустоты нас отделяет каменный балкон высотой мне по пояс.

— Это смотровая башня, — поясняет Тельман. — Самая высокая точка Криафара. Когда-то здесь была сплошная стена с бойницами, хотя столь дальнобойных орудий не изобрели еще ни в одном из государств. Лет сто назад прадед приказал её разрушить — любил обозревать свой мир. Как ему только не надоел этот однообразный пейзаж… Охрейн в любом случае с другой стороны.

— Криафар прекрасен, — я, наконец, прерываю молчание. — Хорошо, что ты мне это показал. Жаль, что так темно.

— Но ведь ничего не мешает нам вернуться сюда завтра? — ладони Тельмана мягко скользят от моих запястий к плечам, а меня пробирает дрожь. — Но это не всё, что я хотел тебе показать. И кстати, я вспомнил об одном невыполненном обещании.

Тельман отворачивается, отходит за одну из каменных колонн — и тут же возвращается. Тусклого света лампин вполне хватает для того, чтобы я разглядела два предмета, которые он держит.

Несмотря ни на что… несмотря ни на что, у меня дыхание перехватывает. То ли от восторга, то ли от не выразимой словами печали. То ли — от того и другого одновременно.

Я беру из рук Тельмана корону, узкую полосу словно бы светящегося самого по себе металла — не презренного заритура, конечно, а золота. Корона кажется мне едва ли не живой — податливой и тёплой. Я тянусь к Тельману и надеваю её ему на голову.

А он надевает вторую на голову мне. Она весомая, но не тяжёлая, и обхватывает голову, как влитая, не свалится от резкого толчка. Магия? Хитроумный дизайн? Не знаю и не хочу знать.

— Это все сюрпризы на сегодня? — у меня голос срывается. Жаль, что я не могу увидеть себя в зеркале. Может быть, Гаррсам сделает мне такой портрет? Может быть, я смогу забрать его с собой?