глянула в окно на куст рябины, не мокрый ли, полежала еще некоторое время, вслушиваясь со сна. Но тихо было, не лаяла собака — не на кого, не мычала корова, просясь доиться, и в избе тихо, лишь в передней мерно стучали ходики. Спала Алена в горнице об два окна в палисадник, стояла здесь возле глухой стены широкая деревянная кровать, в простенке между окнами небольшой под скатертью стол, над столом в рамках фотографии, на подоконнике цветы, на полу узкий пестрый половик из тряпья.

Алена поднялась, босая, в длинной рубашке, поправляя обеими руками волосы, прошла в просторную переднюю, где висели часы, и долго бездумно стояла около окна среднего, смотрела в огород на бурые перепутанные плети картофельной ботвы. Время было доить, выгонять пастись корову, выгонять овец, кормить свинью и кур, топить печку — сварить к обеду суп, без которого Алене любая еда не еда, хоть что на стол поставь.

Наклонясь над тазом, поставленным на табурет, Алена умылась под рукомойником подле дверей, руки вытерла суровым полотенцем, лицо другим, помягче, и, взяв старый, бабкин еще гребень, встав напротив зеркала в передней, чуть склонив голову, расчесала густые русые волосы, заплела в тугую толстую косу, а конец косы стянула резинкой. Надев юбку и кофту, на простой носок легкие галоши, надев фуфайку, не застегиваясь, без платка, с подойником в руке, через сени Алена вышла на крыльцо. Доски крыльца, перила были в росе. Мокрые от росы были тесовая крыша сарая, собачья конура, штакетины ограды. Солнце уже взошло, день, чувствовалось, скоро разгорится, подсушит дороги, тропинки, ноля — иди за околицу…

На стук сенной двери из конуры вылез черный белогрудый остроухий пес, потянулся, выгибая спину, зевнул белозубо и, звеня цепью, вскинулся передними лапами на штакетины, повизгивая, преданно глядя на хозяйку.

— Погоди, — сказала Алена, — не умрешь. Разъелся, хоть в телегу запрягай.

Усадьба Терехиных располагалась на высоком правом берегу Шегарки, как раз на береговом повороте. Изба была срублена сенями к речке, на восход и полдень окнами. Сразу же почти от сеней саженях в десяти спуском крутым уходил к воде берег. В ограде колодец с воротом, по всей длине ограды от крыльца до калитки узенькая грядка поздних цветов. От палисадника, где под высокими деревьями — березами, рябиной, черемухой — росла смородина, и дальше по берегу вправо — обнесенный городьбой огород. В огороде поляна, уставленная ульями, омшаник там же: зимой ульи сохранять, — пасека. За огородом, неподалеку от сеней, — скотный двор, ближе к берегу от двора — баня. Простору много, хорошо.

Усадьба Терехиных — крайняя встречь течению, и с моста этого вольного, с крыльца, из ограды видна была Алене вся ее деревня Жирновка, что осталось от нее: пустые дворы — давно из них выведен скот, стынут по берегам нетопленые бани, сохраняя в себе еще густой и острый банный дух. От дворов — подгнившие, поваленные городьбы заглушенных бурьяном огородов, за огородами перелески, бывшие пашни и сенокосы, тайга.

За речкой наискосую, вблизи моста, над крышей избы Шабриных, переехавших во Вдовино в мае, после посадки огорода, не вился, как бывало, в безветрии влажном, утреннем дымок — рано затопляла печку тетка Устинья, хотя не для кого было вставать, спешить некуда. Сын Генка работал во Вдовине в бригаде, приезжая раза два на неделе переночевать, мать попроведать, а то и раз в неделю, в субботу, помыться в бане.

Не для кого вставать с восходом солнца было и Алене — сын в городе в техникуме учился, муж неделю назад поехал к нему, вернуться обещал сегодня, субботним днем, да вернется ли… А встают с зарей бабы по привычке, как вставали матери их, бабки и прабабки, приговаривая, что кто рано встает, тому и первому все.

Стоя подле крыльца, Алена тягуче смотрела за речку, на светившуюся полоску цветущих подсолнухов по убранной полосе, на осевшие серые копны Шабриных, желто-красные, притихшие перед листопадом перелески. Скоро погода изменится, поползут из-за сосновых боров низкие сизые тучи, подует северный сырой ветер, деревья зашумят, раскачиваясь, сорванные листья закружит, понесет невидимыми воздушными потоками к речке над скошенной полосой, над копнами. Какие-то из них упадут меж берегов на стылую отстоявшуюся воду, и будут медленно плыть мимо Алениной усадьбы, желтые, красные, бурые листья на темной воде. За речной поворот…

Полосу близ речки засеяли вдовинские весной кормовым подсолнечником на силос, дожди долго не давали посеву подняться, ко дню косьбы в низинке по краю берега подсолнух был совсем мал, едва ли три четверти от земли, комбайнер не захотел туда и заезжать, оставив низинку нетронутой. А подсолнухи к концу лета выросли высокие, расцвели не ко времени, сентябрь на исход сдвинулся, а они полыхают желтыми лепестками, за солнцем поворачиваясь. Хотя и в огородах долго подсолнухи цветут, весь август, случается. Те, что прорастали, приживались медленно.

Алена любила цветущие подсолнухи, любила, когда цветет все в огороде — картошка, мак, а в ограде — цветы. Сядешь, бывает, на крылечко передохнуть, откинешься спиной к столбцу, закроешь глаза, и так славно тебе — день сухой, солнечный, тихо кругом, дремотно, лишь жужжат мохнатые шмели, перелетая с цветка на цветок, гудят пчелы, стрекоза опустится на плечо.

Выпив две кружки парного молока, растопив щепками в летней дощатой кухне печку, поставив на плиту кастрюлю под суп, Алена взяла ведро и в баню стала носить воду. Спуск от бани к воде был пологий. Ступив на устойчивый, в три доски, низко сидящий над водой мосток, Алена и здесь постояла в бездумье, глядя в воду. Проточная вода была чиста, хорошо видно было дно, устланное донной шелковой травой, плавающие жучки.

В избу воду из речки они не брали — для скота, для бани, для стирки. По теплу Алена в летней кухне затевала стирку, а то в предбаннике. Поздней осенью, как только забереги схватятся тонким ледком, муж разберет мосток, а весной, после спада воды, построит заново. Так делает каждый год. А в ноябре уже на окрепшем, покрытом снегом льду, на глубине омута, подалее от мостка, прорубит пешней широкую прорубь, и будут до весны самой гонять к проруби корову с телком на водопой, а овцам носить из избы степленную, овец как-то не принято было поить на речке, да и пьют овцы мало, на день двух ведер хватает им, если пять-шесть овец оставлено.

Сгибая округлый стан, Алена зачерпнула сразу обеими ведрами воды, выпрямилась, ощущая плечами, руками, всем телом приятную тяжесть ведер на коромысле, прогнула чуть спину, отведя плечи назад, и ровно, как по половице, начала подниматься к бане. Вода из ведер, полных