Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Атаман вздохнул, открыл глаза, снова закрыл — змеи не стало. Лишь в багровом мареве бледнел неровный обвал, похожий на пулевой пробой — место, где змея только что находилась. Атаман вздохнул еще раз.
В кабинет вошел Савицкий. Бледное лицо его было озабоченным.
— Отряд полковника Бирюкова попал в засаду, — сказал он. — Есть убитые.
— Сколько? — потяжелев взглядом, спросил атаман.
— Хорошо, что не десять. — Калмыков помял пальцы, похрустел суставами — что-то все чаще и чаще выпирала на поверхность эта дедовская привычка — может, старость подоспела? — И что же там случилось?
— Казак, привезший убитого, ничего толком объяснить не может, из записки Бирюкова также мало что понятно. Я разумею, обычная засада.
— Обычная, обычная, — прокричал Калмыков, еще раз помял пальцы, — так мы вообще без народа останемся. А что касается полковника Бирюкова, то он мне не в лесу, а здесь нужен.
— После окончания операции он вернется в Хабаровск, Иван Павлович.
Калмыков умолк, не стал объяснять своему помощнику, что за дело он решил предложить Бирюкову.
— Сколько времени штаб отвел на проведение операции?
— Дня в три-четыре уложатся.
— Ладно, иди, — Калмыков коротким движением руки отпустил Савицкого.
— Убитого казака по железной дороге отправить в станицу, пусть похоронят там.
— Протухнет в пути, Иван Павлович, — Савицкий вопросительно вскинул одну бровь, — не доедет. Лучше бы похоронить в Хабаровске.
— Я же русским языком сказал — отправить в станицу. Значит, надо отправить в станицу. Выполняйте!
Атаман часто становился нетерпимым.
А работу полковнику Бирюкову он придумал вот какую. И атаман Семенов со своим разросшимся отрядом, и уссурийцы, и амурские казаки решили вновь пойти на сближение с адмиралом Колчаком, — словно бы поняли атаманы, что войну без Колчака выиграть невозможно, можно только проиграть. Адмирал также пошел навстречу атаманам, выпустил специальную грамоту, адресованную казакам, где подтверждал все права станичников, начиная от земельных наделов, кончая укладом их жизни, несением службы, гражданским и военным управлением. Бумага была серьезная, тем более что станичники в последнее время ожидали, что на их права обязательно кто-нибудь наедет своими тяжелыми железными колесами, отрежет что-нибудь. Например, землю, либо лишит половины скота или того хуже — отнимет право самим выбирать атамана.
При казачьей вольнице это было самым худшим.
В общем, как бы там ни было, роль казаков в Белом движении повышалась — из Омска на этот счет пришла бумага, подписанная и самим Колчаком и членами его правительства. Калмыков был доволен…
Соответственно и Белое правительство рассчитывало на поддержку казаков, но, как считал атаман, от планов, разработанных умными головами, до их исполнения — расстояние огромное. В Омск надо было обязательно посылать представителей.
Калмыков наметил на эту роль полковника Бирюкова.
Но пока полковник Бирюков был далеко — в тайге, сражался с партизанами.
Засада ждала отряд Бирюкова на окраине небольшой таежной деревни, в которой и имелось-то всего шесть или семь домов, но зато каждый дом был похож на небольшую крепость — сложен из толстых бревен, окна — маленькие, угрюмые, словно бойницы, из которых удобно поражать противника, а самому оставаться неуязвимым.
В деревне было тихо — ни петушиных вскриков, ни собачьего лая, и людей не было видно. Полковник остановил колонну, обвел биноклем темные тихие хаты.
— Неужели жители покинули дома? — недоуменно проговорил он. — Кого они боятся? Нас или партизан?
Помощником у Бирюкова был высокий чин — заместитель самого атамана Эпова; он также вскинул бинокль, обвел им толстостенные избы, которые можно было взять только снарядом, и произнес убежденно:
— Нас они испугались, нас… И не только сами ушли, но и скот угнали. Вот навозные души!
— Не такие уж и навозные, — возразил Эпову полковник. — А вдруг тут засада?
— Вряд ли, — с сомнением произнес Эпов.
Едва они вошли в деревню, как с грохотом распахнулись ставни сразу в нескольких домах и грянули выстрелы. Около десятка казаков разом вылетели из своих седел.
Бирюков поднял коня на дыбы, выстрелил в ближайшее окно из нагана — там, в прозрачной темени мелькнуло плоское бородатое лицо, и он всадил в него заряд. Мужик вскрикнул, задрал ствол винтовки, пальнул вверх. Выстрел его не принес никому вреда, мужик запрокинулся назад, на спину, и исчез в доме.
Находившийся рядом с полковником белоусый чубатый казак — это был Ильин — сорвал с плеча карабин, не целясь, ловко пальнул в распахнутые ставни, уложил второго партизана, потом спешно передернул затвор, сделал еще один выстрел. И снова попал. Полковник позавидовал меткости казака, прижался к шее лошади, пальнул из нагана в человека, высунувшегося из-за угла дома, промахнулся, пальнул снова и опять промахнулся.
— Черт! — выругался он громко, хотя всегда старательно воздерживался от ругани.
Человек — криволапый, замшелый, похожий на зацветший гриб, поспешно сунулся обратно, исчез, потом вновь выскочил из-за угла и не целясь, прямо с бедра саданул из винтовки… К охотникам местным он, видать, отношение имел небольшое — пуля пронзила воздух около уха Бирюкова и унеслась в пространство.
Белоусый казак, едва не порвав коню губы, развернулся на одном месте и пальнул в мужика из карабина. Пуля буквально приподняла того над землей, удар свинца был сильным, такая мощь могла поднять не только человека — целую лошадь. Белоусый снова развернул коня на одном месте, ударил в другую сторону, располовинил пулей стекло в угрюмом приземистом доме.
Осколки полетели во все стороны блестящими брызгами. Следом из окна вывалился человек с лысой, похожей на большой огурец головой, застрял на подоконнике, свесил вниз длинные черные руки с крупными розовыми ногтями. Хорошо стрелял белоусый казак.
Фуражка с потемневшим желтым околышем была притянута ремешком к голове; тусклый кожаный ремешок переброшен под подбородок. Упакован был казак Ильин надежно, все подогнано, подобрано — умелый был человек. С такими людьми можно было любую заваруху свести на нет.
Деревенская улица была заполнена кудрявым сизым дымом, таким едким и кислым, что от него рвало ноздри — стреляли плохим порохом. В дыму этом копошились люди, ржали лошади, с воем носились собаки — откуда они взялись, было непонятно… Выстрелы продолжали грохотать.
Бирюков неожиданно увидел перед собой мужика, одетого по-старинному: в лапти, горластого (черный, без единого зуба рот его был широко распахнут), из глотки вырывался паровозный рев. В руках он держал широкие четырехрожковые вилы. Рожки были ржавые, длинные, страшные.
Мужик ткнул вилами в бирюковского коня, ткнул издали, боясь подойти ближе, не достал. Конь прянул от него, совершил прыжок в сторону, разворачиваясь к налетчику задом, чтобы ударить копытами, а Бирюков, приподнявшись на стременах, выстрелил.
Мужик захлопнул рот,