И освоил ночные полёты.

Ночью, насколько я знал, на дельтапланах не летают даже самые отчаянные фанаты, слишком уж это опасно. Но Лео не считался ни с какой опасностью, а я ему почему‑то не решался запретить это сумасшествие.

Ночью не было устойчивых восходящих потоков, способных поднять в небо дельтаплан даже с таким лёгким пилотом, как Леардо. Но Лео использовал для полётов летунцов. Эти крупные и сильные крылатые создания, похожие на летающих драконов, тянули дельтаплан на буксире. Лео научился управлять ими даже без помощи особых свистков, используемых “дрессировщиками”, управлять просто телепатически, и летунцы слушались его беспрекословно.

По–моему, эти страшенные существа просто по–своему привязались к мальчишке, сумевшему понять и почувствовать их настолько, что для общения с ними ему достаточно было просто мыслей. И Леардо уверял меня, что летунцы, оказывается, вовсе не такие глупые, как принято было о них думать.

После того, как Лео удалось сбросить с себя гипнотическое оцепенение, навеянное Глядунами, у него стали одна за другой открываться удивительные способности. Он не только умел теперь выдерживать и даже использовать убийственную силу взгляда Глядунов, летать на дельтаплане почти как птица, он научился разговаривать со многими животными. Телепатически, конечно. Но для животных такое общение было, видимо, гораздо удобнее и приятнее, чем какое‑то другое. И они готовы были выполнить любой мысленный приказ Лео. Даже пленённые нами Глядуны.

Несколько Глядунов Лео почти всегда брал с собой в полёт. Говорил, что для безопасности, а я дурак, ему верил.

Меня всё‑таки что‑то смутно беспокоило, но объяснения Лео казались вполне логичными. Когда Глядуны были рядом с Лео, его трудно было кому‑нибудь застрелить, даже если он летел на небольшой высоте. Ведь чтобы попасть, надо прицелиться, а прицелиться в Лео, не встретившись при этом с парализующим взглядом одного из зверьков, было практически невозможно. Кроме того, взгляд самого Лео в это время тоже обладал огромной гипнотической силой, гораздо большей даже, чем у Глядунов, оказалось, что он может парализовывать даже тех, кто и не смотрит на него, не встречается с ним взглядом. От взгляда Лео, которого “заряжали” силой сразу несколько преданных ему Глядунов, невозможно было спастись даже за перископом.

Поэтому, учитывая фантастическое мастерство Леардо в обращении с дельтапланом, такие разведочные полёты, в том числе и ночные, были для него относительно безопасны. Почему я, дурак, вовремя не догадался, что Лео летает не только для разведки, что он готовится к совсем другому?…

Лео как‑то рассказал мне легенду о Морской Свирели, главной святыни Чёрных Колдунов, символе их могущества и власти над Чёрными Силами. Именно с помощью этой Морской Свирели можно было разбудить Морского Дракона. И можно было сделать много чего другого. Почти все чудодейственные амулеты, которые делали Чёрные Колдуны, настоящую волшебную силу вбирали в себя только вместе со звуками Морской Свирели. Монстры, прирученные Чёрными Колдунами, тоже становились полностью покорными их воле, лишь послушав эти самые звуки. Да и сами Чёрные Колдуны приобретали свои сверхспособности к магии только после особого обряда посвящения, главная роль в котором отводилась всё той же Морской Свирели.

Лео сказал тогда, как‑то вскользь, между прочим, поэтому я и не обратил особого внимания на его слова, что если бы удалось уничтожить Морскую Свирель, Чёрные Колдуны перестали бы быть такими страшными врагами. А если бы удалось захватить её, Чёрных Колдунов вообще можно было бы сделать своими союзниками, точнее – рабами. Шантажируя уничтожением Морской Свирели, Чёрных Колдунов можно было бы заставлять делать что угодно.

Я тогда принял его рассказ просто за легенду, имеющую с действительностью очень мало общего. Или за детскую мечту о волшебной дудочке, которая враз избавила бы его и его друзей от всех их проблем. Мне и в голову не пришло тогда, что Леардо не просто мечтает, что он невзначай поделился частью своего тайного плана.

И однажды ночью, ни о чём, разумеется, не предупредив меня (он прекрасно знал, что этого безрассудства я ему никогда не позволю), он решился похитить Морскую Свирель.

К тому времени военная удача опять склонилась на нашу сторону. Мы давно уже прорвали осаду, одержали несколько крупных побед. Удалось взять в плен даже одного из Чёрных Колдунов, и мы держали его как заложника, угрожая убить, если враги хоть раз ещё применят “напалм”. И они, дорожа жизнью даже одного члена своей “семьи”, твёрдо держали мораторий. Я, кроме того, пообещал не подвергать пленника пыткам, опять‑таки требуя взамен, чтобы с пленниками с нашей стороны тоже обходились гуманно. Чёрные Колдуны пошли и на это.

Слава, приукрашенная немыслимыми легендами о моём “неземном” благородстве, ещё больше усилилась и разнеслась по всему, как мне докладывали, миру. Целые королевства вставали на мою сторону. Возникла даже новая религия, названная по моему имени – “Максимианство”, а себя приверженцы этой веры называли максимианами. Мне было и смешно, и грустно, но чаще – просто жутко от этого массового религиозного психоза, хотя он был вроде бы мне на руку.

Мои войска контролировали уже основную часть Фатамии, и офицеры наперебой советовали устроить поход в само логово Чёрных Колдунов, покончить с ними решительным ударом. У нас уже имелись вроде бы все средства для такого удара.

Но я не решался. Меня останавливала неизбежность нового огромного кровопролития. Чёрные Колдуны перед лицом собственной гибели уже не остановятся ни перед чем, применят и мой “напалм”, и свои адские штучки, которых, как я подозревал, у них ещё достаточно в запасе. При этом затягивание войны тоже могло привести к лишним жертвам.

Я был на распутье, мне хотелось, чтобы Леардо дал свой совет, но он вопреки своему обыкновению, отмалчивался. Когда же я спросил всё‑таки его напрямую, что мне следует делать, он, смущённо отведя глаза (чего за ним тоже не водилось, обычно он ни от кого, тем более от меня, не прятал взгляда), посоветовал немного выждать. Если бы я только мог знать, что он задумал взять на одного себя все жертвы, которые надо заплатить за мир!

Той ночью я ждал его возвращения из полёта, но так и не дождался.

Вместо Лео прилетели два летунца, один из которых что‑то нёс в лапах. Он подлетел вплотную ко мне и завис в воздухе, тяжело хлопая крыльями и сердито щелкая зубастым клювом. Он требовал, чтобы я побыстрее взял у него из лап эту тяжеленную штуковину, которую он с другим летунцом, выбиваясь из сил, принёс мне, выполняя приказ своего Любимого Хозяина.

Я взял эту штуковину из его лап.

Это была Морская Свирель.

Я сразу понял, что это именно Морская Свирель. И в сердце впилась острая нестерпимая боль, боль непоправимой утраты.

Леардо, Лео, отважный и безрассудный Леопардо… Я понял, почувствовал сердцем, что никогда больше не увижу его. Мой друг пожертвовал собой, чтобы добыть для меня эту мерзость.