Но ведь и эти «миролюбцы», и Лондон, и Париж были связаны масонскими узами. А «вольные каменщики» уже давно исподволь опутывали наследника престола. Да и в окружении самого Николая I их хватало. Великая княгиня Мария Павловна прямо обвиняла Мандта в убийстве царя. Такого же мнения была фрейлина М. П. Фредерикс, указывая на неизвестные порошки, приносимые в кармане [144]. Она описывала: «Народ увидел тут неестественную смерть, и толпы бросились к Зимнему дворцу, требуя на расправу врача Мандта. Последнего успели спасти: он скрылся из Зимнего дворца задними ходами» [131]. Итак, – мотивы налицо. Подозрения тоже. А факты? Имеются и факты. Они косвенные. Часть из них – только предположительные. Но изложим их во всей совокупности.

8 февраля Мандт почему-то попросил себе в помощь Карреля, лейб-медика наследника. Очень странно. Как раз в это время царь почти выздоровел (и назавтра поедет в Манеж провожать войска). Зачем «всесильному» Мандту в такой момент понадобился ассистент? Но в версии убийства это четко объясняется. Нужен был второй врач, чтобы разделил ответственность. Свидетель, что прилагались все усилия для лечения. Но такой, чтобы сам ни во что не вмешивался, «пикнуть не смел». Следующая загадка 16–17 февраля. Очередное улучшение, уже после поездок в Манеж, сменилось вдруг обвальным обострением. По признанию всех специалистов, Мандт, несмотря на сомнительную «атомистику», был великолепным диагностом. Он должен был обнаружить угрозу. Почему же о ней известил не он, а молодой Каррель?

Почему не был созван консилиум? В Петербурге находилось несколько светил медицины. Прежний лечащий врач царя, старый Арендт (большинство аристократов по-прежнему предпочитали лечиться у него). Была восходящая звезда медицины Пирогов. Был профессор Здекауэр, имевший такой же высший ранг, что и Мандт – лейб-медик-консультант. Понятно, что самоуверенный Мандт не желал допускать сторонних врачей в «свой огород». Но он же был и хитрым карьеристом. Раньше-то уклонялся от трудных случаев, перекладывал на других. Он не мог не понимать – если царь умрет, его карьера кончена. Вот теперь-то было бы логично разделить ответственность, снять ее с себя. Почему Мандт не сделал этого? И фактически помешал это сделать царской семье – до роковой ночи, уверяя, что опасности нет…

Еще один факт. Тела коронованных особ всегда бальзамировали. Процедуру поручили опытнейшему профессору Груберу, незадолго до того приглашенному в Россию из Вены. Но… консервирующие составы почему-то не подействовали. Напротив, началось быстрое разложение (не летом, зимой!) 21 февраля фрейлина Тютчева записала, что лицо государя сильно распухло, и его пришлось закрыть, «бальзамирование проведено неудачно, и тело начинает разлагаться. Запах был очень ощутителен». На следующий день она отметила в дневнике: «Сегодня вечером на панихиде запах был нестерпим. Тело в полном разложении, и народ волнуется» [145]. Князь В. А. Черкасский тоже сокрушался: «Бальзамирование тела, к несчастью, вовсе не удалось, и гроб закрыт. Народ пускают к закрытому гробу» [146]. 24 февраля Медицинский департамент Военного министерства затребовал от придворной аптеки рецепты, по которым отпускались препараты для бальзамирования. Их рассмотрели лучшие специалисты и нарушений не нашли.

Но переписка по бальзамированию – единственный сохранившийся медицинский документ о смерти царя! Протокол вскрытия с объективными данными… исчез. Аналогичные протоколы для других членов Царского дома в архивах есть, а для Николая I – нет [144]. Наводит на размышления, правда? Особенно если учитывать, что у Мандта были какие-то очень сильные покровители в высших структурах власти. Стоит сопоставить – невзирая на обвинение великой княгини Марии Павловны, на общее мнение, что «виноваты были неискусные при императоре врачи» [146], Александр II назначил комиссию для проверки «атомистического» лечения, в том числе своего отца, больше года спустя, в 1856 г.! Профессора Здекауэр и Экк осудили методику. Но чего-то большего комиссия установить уже не могла, да и не ставилось перед ней таких задач.

Что же касается вскрытия Николая I, то существует два свидетельства. К болгарскому историку Всеволоду Николаеву обратился русский эмигрант доктор Н. К. Мосолов, сообщил семейное предание – его прадед, доктор Боссе, был лейб-медиком младших сыновей Николая I, присутствовал при его вскрытии и, увидев картину поражения, «воскликнул: «Какой сильный яд!», но ему было приказано молчать об этом» [147]. Стоп! А кем приказано? Никаких сведений об этом нет. Но мы знаем, что комиссию по вскрытию возглавлял уже упоминавшийся анатом Грубер, а назначал эту комиссию… директор Медицинского департамента Военного министерства и начальник Медико-хирургической академии Вацлав Пеликан [142]. Ненавистник Николая I и друг Мандта.

А Пеликан-внук, ссылаясь на него, добавил свидетельство, что профессор Грубер, назначенный дедом для вскрытия, «в житейском отношении был человек весьма недалекий, наивный, не от мира сего. О вскрытии тела покойного императора он не преминул составить протокол и, найдя протокол этот интересным в судебно-медицинском отношении, напечатал его в Германии». Дескать, из-за этого были большие неприятности, как у деда, так и у Грубера [142]. Кстати, и неудачное бальзамирование, и эпизод с наблюдением Боссе, и публикация протокола Грубером почему-то упрямо подтасовываются к версии самоубийства! Хотя и то, и другое, и третье в первую очередь способно свидетельствовать об убийстве!

Однако факт публикации протокола вскрытия за границей не подтвержден. Такой публикации пока не нашел никто. Но если бы она свидетельствовала о самоубийстве, разве она имела шансы проскочить незамеченной? Да ее сразу подхватила бы вся западная пресса сенсацию первой величины! А вот если об убийстве – другой вопрос. Тут уж заинтересованные силы и впрямь постарались бы ее затереть, «замолчать»! И если сам протокол был «интересным в судебно-медицинском отношении», стоит ли удивляться, что он исчез?

Между прочим, если бы возникли подозрения об отравлении царя, экспертизу должны были поручить… сыну Пеликана, Евгению. Помощнику Мандта. В данное время он возглавлял кафедру судебной медицины Медико-хирургической академии и был в России ведущим специалистом по токсикологии, науке о ядах. Но запросов о такой экспертизе не последовало. Или они тоже не сохранились. Никаких обвинений или хотя бы официальных подозрений Мандту не предъявлялось. Он сохранял свои должности и оклады. Но все петербургское общество однозначно закрыло перед ним двери.

И только Пеликан-старший, как писал внук, остался верен дружбе с ним, навещал его, принимал у себя. Вот тогда-то лейб-медик признался Пеликану, что дал царю яд по его собственному требованию [142] … Если дед и внук Пеликаны не врут, свидетельствует ли это о самоубийстве? Ни в коем случае! Это свидетельствует только о том, что при вскрытии и неудачном бальзамировании стали обнаруживаться признаки отравления. Мандт занервничал и стал выкручиваться, создавая версию прикрытия. Царь-то мертв, попробуй, проверь! Или версию прикрытия они придумывали вместе со старшим Пеликаном, мстившим за свой Виленский университет.

Впрочем, может быть и так, что версия прикрытия была заранее подготовлена заказчиками. Свидетельством убийства может быть как раз массированное внедрение сплетен о самоубийстве – на самом-то деле не имевших под собой не только реальной почвы, а даже весомых мотивов. А Пеликану-старшему совсем недолго пришлось сохранять дружбу с Мандтом. Высший свет отшатнулся от лейб-медика, и он предпочел исчезнуть из России. Поселился в Германии, в тихом и спокойном Франкфурте-на-Одере. Был еще не стар, всегда хвалился отменным здоровьем – доказывая эффективность «атомистической» гомеопатии и диеты. Но венценосного пациента он пережил всего на 3 года. Скоропостижно скончался в 1858 г., в возрасте 58 лет. Разве не похоже, что он «слишком много знал»?