Петра Татаринова, толмача Полиевкта (Полуекта) Кучумова, слуги В. В. Голицына, крещеного астраханского татарина Ивана Тинбаева, а также окольничего В. А. Змеева.

Все началось 17 мая, когда во время вооруженных стычек с крымцами один из татар крикнул участвовавшему в пикировке астраханскому татарину Караману Кутлубееву о готовности хана к мирным переговорам. Последний сообщил об этом князю В. В. Голицыну. Главнокомандующий хотя и усомнился в правдивости слов астраханца, но велел тем не менее переводчику Посольского приказа Сулейману Тонкачееву написать письмо с сообщением о согласии России на переговоры и предложением прислать в русский лагерь своих посланцев. Кутлубеев подъехал к крымскому лагерю и выпустил послание, привязав его к стреле. 20 мая, после подхода русской армии к Перекопу, в русской ставке (через выехавших из лагеря Кутлубеева, Тинбаева, Татаринова и Кучумова) получили ответ самого общего характера, написанный прямо на тексте письма, составленного Тонкачеевым от имени Кутлубеева, что мир-де нарушили не крымцы, но русские. Голицын не слишком был доволен такой отповедью, заявив: «знатно де по тому писму миру не будет». Однако вечером же указанные переводчики, встретившись с крымцами, привезли еще одно письмо, подписанное неким Бигельди Батыром, с более конкретными предложениями, что переговоры готов вести он (в итоге не приехал) и мурза Кеман Сулешев, при этом предлагая Кутлубееву, через которого начались контакты, прибыть в расположение крымской орды[820].

В. Д. Смирнов, анализировавший оригинальные документы русско-крымской переписки под Перекопом, считал В. В. Голицына инициатором переговоров, исходя из того, что послание русской стороны было написано первым. Подобным же образом освещают это событие и крымско-османские хроники[821]. Однако свидетельства русских участников переговоров об устных предложениях крымской стороны были получены в ходе розыска уже после свержения Голицына, более того, они приводятся в записках Невилля[822], что скорее указывает на достоверность данного факта.

Первая встреча состоялась на нейтральной территории после обмена заложниками между уполномоченными Голицыным князем Федором Барятинским, Андреем Змеевым и Сулешевым. Стороны формально подтвердили полномочия и готовность к переговорам, после чего Сулешев отъехал в свой лагерь, чтобы получить разрешение на выезд в русский стан. Вернувшись через 3 часа, он попросил за себя более знатного заложника (им стал брат окольничего В. А. Змеева — И. Змеев) и после этого встретился с русским главнокомандующим. Стоит отметить, что встреча, так же как и обсуждение ранее доставленных крымских писем, проходила совершенно гласно, при участии всех воевод (Я. Ф. Долгорукого, Л. Р. Неплюева, В. А. Змеева, Б. П. Шереметева, В. Д. Долгорукова, А. С. Шеина и др.) и И. С. Мазепы с казацкой старшиной. О ней было сообщено в официальной отписке (сеунче) Голицына в Москву (а следовательно, и в сеунчах остальных русских воевод и гетмана). Характерно, что русский главнокомандующий предписал им всем не вставать и не снимать шапок при появлении крымского дипломата, поскольку крымцы никогда на приемах в Москве этого не делают.

Голицын объявил Сулешеву русские условия: 1) освобождение всех находившихся в ханстве русских пленных; 2) прекращение крымских набегов на российские и польские территории; 3) отказ Крыма от получения с России ежегодной казны. Крымский представитель ничего конкретного на это не ответил, попросив срок до утра. После этого он уехал восвояси.

21 мая русская армия отошла от Перекопа, встав среди безводной степи новым лагерем, куда и прибыл Кеман-мурза Сулешев. Однако все надежды на счастливый исход переговоров не оправдались. Крымский дипломат заявил, что хан «миру желает против прежней шертной грамоты, а болши того хан миритца не хочет»; что требуемых Россией пленных вернуть невозможно — многие приняли ислам; что от дани отказаться ханство не желает. Сделал Сулешев и еще одно примечательное заявление: «подданным де хану писатца невозможно». Оно, несомненно, свидетельствовало о том, что идеи русской дипломатии добиться признания со стороны ханов верховной власти русских царей не потеряли для Москвы своей актуальности и были озвучены на переговорах с Сулешевым. Однако на второй встрече Голицыну было уже явно не до них. Он выразил желание пойти на уступки, предлагая отложить вопрос об освобождении пленных и заключить мир на условиях отказа ханства от ежегодной казны и от набегов на «украйные и полские городы». На вопрос крымского представителя, куда отходит русское войско, Голицын отвечал, что переход совершается для поиска кормов для лошадей. Сулешев уехал, чтобы сообщить эти условия в крымской ставке, но, возвратившись в тот же день, опять заявил Л. Р. Неплюеву (Голицын от личной встречи отказался), что Крым хочет мира на условиях договора, заключенного восемь лет назад Василием Тяпкиным[823]. Это перечеркивало все дипломатические планы русского «канцлера».

Польский резидент, направленный в русскую армию, сообщал 17 июня из Кременчуга, что «jakoby chan poddać się miał» («якобы хан поддался»), однако весть эта совершенно не соответствовала действительности[824]. Разочарование Голицына в переговорах с Селим-Гиреем нашло отражение в публичном объявлении о переговорах по армии, сделанном уже 21 мая, видимо, сразу после визита Сулешева в русский лагерь. «Хан крымской, — сообщал главнокомандующий “всяких чинов” ратным людям, — присылал будто миритца, а по всему знатно стало, что на искус чем обмануть государские рати и миру с ним никакова не сошлось, и вы б о том ведали и какое от них бусурман на государские полки наступление будет и вы б билися с ними прежнею храбростию своею, а сами б с ними не розговаривали и людем своим разговаривать не велели». В связи с близостью татарского войска запрещалось отпускать слуг и солдат «в далние места от обозу» и отгонять далеко от лагеря лошадей. В приказе констатировалось также, что у ратных людей «в телегах… много усталых лошадей почало быть». В связи с этим им предписывалось «телеги свои перебрать и лишните телеги и столы, и скамьи пережечь», а о наличии «лишних запасов» следовало объявить самому Голицыну, который обещал передать их «в пехотные полки», а затем, после окончания похода, возвратить обладателям[825].

После завершения переговоров с Голицыным в крымском стане предприняли попытку переманить на свою сторону украинских казаков и гетмана Мазепу. 25 мая на пути отступавшей русской армии, на Днепре, в двух милях ниже от Шах-Кермена (Ислам-Кермена), были обнаружены «прелестные листы» от Батырши-бея, подписавшегося братом Тугай-бея. Письма были написаны / переведены каким-то выходцем из украинской среды, находившимся, видимо, на службе / в неволе у крымцев уже длительное время, поэтому текст их местами не совсем ясен. Батырша выражал желание Крыма жить с Войском Запорожским мирно и подчеркивал, что пишет Мазепе лист «щирым серцем». Он