– Покажи свое истинное лицо миру, что находится над тобой, Элизабет Фоглер, и пусть тебя увидят такой, какой ты выглядишь в глазах отца: серой, никчемной бездарностью.

Элизабет. Папа никогда меня так не называл. Среди домашних я всегда была Лизель, иногда Лизетт, а порой даже Беттиной. Полным именем отец не назвал меня ни разу; оно предназначалось для друзей, знакомых и Короля гоблинов. Это имя относилось к женщине, которой я стала, а не к девчонке, которой была.

– Тогда пускай мир судит меня такой, какая я есть.

Я распахнула глаза. Подменыш, принявший отцовский облик, постарался: красные щеки, ввалившиеся глаза, кожа, покрытая пятнами. Однако на его лице была написана злоба, папе совершенно несвойственная; намеренная, изощренная жестокость. Мой спившийся отец лишь выполнял роль тупого орудия, чьи удары сыплются куда попало.

– Уйди с дороги, – приказал я, – и дай мне пройти.

Подменыш ухмыльнулся; его черты изменились.

– Как пожелаешь, смертная, – прошипел он, отвесив церемонный поклон, после чего схватил с пюпитра ноты сонаты Брачной ночи, написанные моей собственной рукой, и принялся рвать их на мелкие кусочки.

– Нет! – крикнула я, но было поздно. Флейтист скрутил меня и крепко держал, пока его соплеменники помогали виолончелисту уничтожать мое сочинение. Белые клочки кружились в воздухе, как снежинки, оседали у меня на волосах, залепляли глаза, забивались в рот, наполняя его горечью и вкусом предательства.

Сколько потерь. Сколько вложено сил, и все зря. Мои ранние пьесы папа спалил в наказание за обожженное лицо Йозефа. Произведения, написанные втайне от всех, я принесла в жертву ради того, чтобы открыть проход в Подземный мир и спасти сестру. А теперь утрачено еще и это – мое последнее и, может быть, лучшее творение. Все пропало, пропало, пропало.

Я плакала и кричала, но подменыши отпустили меня только после того, как последние обрывки нот коснулись земли.

– Ничего страшного, – бодро произнес один из музыкантов. – Не сомневаюсь, ты все восстановишь по памяти, если и вправду такая талантливая.

Все четверо убрались прочь, оставив меня в огромной гулкой пещере, и эхо их злорадного хохота еще долго звенело у меня в ушах.

* * *

Я вышла к берегам Подземного озера.

Потеряв все – уверенность, самоуважение, музыку, – я, тем не менее, заставляла себя двигаться дальше. Меня могли лишить чего угодно, кроме меня самой. Элизабет представляла собой нечто большее, чем женщина, носящая это имя, чем ноты, которые выводила ее рука, чем судившие ее люди. Я по-прежнему была до краев наполнена собой, ибо забрать у меня душу им было не под силу.

Я огляделась. Эта часть берега была мне незнакома, не было поблизости и лодки, чтобы переправиться на другую сторону. Я окинула взором обширную водную гладь. Зеркальная поверхность озера казалась обманчиво безмятежной, однако в его обсидианово-черной глубине таилась опасность. Русалки.

Словно в ответ на мои мысли, под водой замелькали светящиеся силуэты. Я широко расправила плечи. Я проделала долгий путь, справилась с гоблинами, сумела противостоять подменышам. Теперь настал черед русалок. Если нет лодки и весел, значит, переберусь вплавь. Иного способа нет – только в пучину.

Я шагнула вперед и охнула, когда вода коснулась моей кожи. Она была холодной – холоднее льда, холоднее зимы, холоднее отчаяния.

Русалки подплыли ближе. Я привлекла их, точно запах крови – зубастых щук. Одна за другой они появлялись на поверхности, разбивая черную гладь и поднимая фонтаны сверкающих брызг.

Они были немыслимо красивы. Той же красотой, что и Король гоблинов: беспощадная симметрия их черт одновременно восхищала и пугала. При том, что они были наги, точно новорожденные младенцы, возникало ощущение, будто рука, вылепившая эти пышные, чувственные формы, не понимала их предназначения. Идеальные, безупречные, совершенные; ни ямочка на щеке, ни сосок, ни прядь волос – ничто не выдавало в них хоть каплю человечности. Не сводя с меня своих мертвых черных глаз, они двинулись в мою сторону с плавной, текучей грацией.

Я уже зашла в воду по пояс. Русалка, что находилась ближе всех, вытянула руки, и мои руки сами собой протянулись им навстречу. Улыбка на ее лице обнажила многорядье мелких острых зубов; русалка устремилась ко мне, чтобы впечатать этот хищный оскал в мою плоть.

Вслед за ней приблизились и остальные. Они окружали меня плотным кольцом, загоняли в ловушку. Холодные пальцы гладили мое лицо, волосы, плечи, конечности. Несмотря на оцепенение, я чувствовала щекочущие прикосновения к внутренней поверхности бедер, к изгибу поясницы, к нижней части грудей. Мое тело было так схоже с их телами и в то же время так сильно отличалось от них. Одна из русалок принялась расплетать мои косы, которые я по обыкновению носила в виде короны. Темные пряди бесшумно падали в воду, тяжесть волос тянула меня ко дну, точно якорь.

Не знаю, когда именно это произошло, только внезапно я поняла, что к забвению меня несут уже не мои ноги. Меня тащили, волокли, тянули на невидимом буксире. Я хотела остановиться, однако течение вокруг меня было слишком сильным, и тогда я начала сопротивляться.

Русалки разъяренно зашипели, и царившая над озером безмятежность раскололась вдребезги. Они хватали меня за все, до чего дотягивались, – за сорочку, живот, пальцы ног, волосы, – хватали и влекли вниз.

Я погружалась во тьму, которую изредка прорезали дрожащие волны света с потревоженной поверхности воды. Я царапалась и лягалась, однако русалки лишь сильнее тянули меня на дно. Светящаяся вершина озера неумолимо отдалялась. Мои легкие саднило, они горели огнем и просили воздуха, которого не было.

Ну, нет! Если мне суждено утонуть, тогда я заберу с собой как можно больше русалок. Я не уйду покорно в бездонный мрак, я слишком многое вынесла, чтобы сейчас сдаться. Я умру в яростной битве, они меня еще попомнят!

Я схватила русалку, которая держала меня за талию. Ее голова находилась рядом с моей; вцепившись ей в волосы, я рванула голову к себе. Не знаю, что я собиралась сделать, – укусить или оторвать ее, – только наши губы встретились, и я распахнула рот. Она выдохнула, мои легкие жадно втянули воздух. Пускай горячий и влажный, но ведь воздух!

А потом уже не русалка цеплялась за меня, а я за нее. Она вырывалась, но я держала крепко. Мы были словно Менелай и Протей, и мне принадлежала роль царя Спарты. С каждым поцелуем я крала частицу воздуха, пока русалка наконец не вынесла меня на поверхность.

Пробив толщу воды, я судорожно вдохнула. На поверхности я оказалась одна. Русалки исчезли, однако теперь меня ждала другая беда: стремительное течение.

– Помогите! – крикнула я, но мой крик утонул в булькающих хрипах. – На помощь!

Вокруг никого.

Я страшно устала, у меня едва хватало сил держать голову над водой, но я твердо решила, что не позволю усталости взять верх. Я одержала победу в борьбе с русалками, справлюсь и сейчас. Бурный поток швырял и бил меня о скрытые под водой камни, и все-таки, несмотря на мутнеющее сознание и чудовищную усталость, я продолжала плыть. Я плыла, я дышала.