Конец войны и падение фашизма Спартак отпраздновал, напившись до беспамятства. А потом вновь взялся за работу.

Лена выглянула во двор, привлеченная неистовым поросячьим визгом и пронзительными криками обеих своих дочерей.

— Ну, что вы натворили на этот раз? — закричала она, еще даже не зная, в чем дело, но не сомневаясь, что дети учинили какое-то очередное безобразие.

Джованни, уже почти достигший школьного возраста, соорудил из валявшихся на дворе щепок нечто вроде повозки с упряжью, в которую и запряг одну из свиней. Обезумевшая со страху свинья носилась по двору, перебирая короткими толстыми ножками и изливая весь свой ужас и протест в отчаянном визге. Миранда, внимательно следившая за сложными приготовлениями к задуманной младшим братишкой игре, завидев мечущуюся по двору свинью, принялась кричать, словно в повозку запрягли ее самое. Маргерита, к тому времени едва научившаяся передвигаться ползком, последовала примеру старшей сестры, выкрикивая во все горло единственное знакомое ей слово: «мама».

Лена вихрем подлетела к сыну, стащила его с повозки и наградила парой звонких оплеух.

— Ты что, совсем сдурел? Свинью хотя бы пожалел, что она тебе сделала? — С этими словами она освободила измученное животное от упряжки.

Джованни расплакался не столько из-за полученных шлепков, сколько оттого, что у него отняли новую игрушку. Миранда принялась прыгать вокруг него, хлопая в ладоши и напевая:

Маргерита продолжала надрываться что было мочи.

— Нет, это не дети, а просто племя дикарей, — попрекнула их мать.

Тем временем Джованни, обидевшись на дразнилку Миранды, ухватил сестру за косы и стал дергать изо всех сил. Миранда отбивалась, брыкаясь и визжа. Маргерита, уцепившаяся за ноги матери, в неразберихе получила пинок, заставивший ее заголосить еще громче. Залаяли привлеченные шумом собаки, куры раскудахтались, а петух, растревоженный суматохой, выдал паническое «кукареку», негодующе потрясая багровым гребнем и бородкой. Лена в отчаянии схватилась за голову.

— Господи, помоги мне! Я схожу с ума, — воскликнула она.

В этот момент во дворе появился Спартак на своем мотоцикле.

— Что за шум? — спросил он.

Невообразимый гвалт смолк как по мановению волшебной палочки. Все взгляды обратились на него. Даже собаки затихли и подошли поближе, держась, впрочем, на почтительном расстоянии и приветственно виляя хвостами.

Спартак прислонил мотоцикл к столбику ворот и, наклонившись, подхватил на руки перепачканную землей, заплаканную Маргериту, а потом подошел к жене.

— Привет, любовь моя, — он поцеловал ее в щеку. — Наши детки весь день так себя ведут?

— Да, примерно в этом духе, — устало кивнула Лена. — Но все-таки ужин готов.

— А они, поели?

— Конечно. К тому же еще совсем недавно они были вычищены скребницей и блестели, как зеркало. И вот, полюбуйся, на что они теперь похожи, — улыбнулась она.

Финни вышла во двор, и Спартак передал Маргериту ей на руки. Миранда подошла к отцу, глядя на него обожающим взглядом.

— А тебе чего? — спросил он.

— А меня, папочка! Меня поцелуй, — умоляюще попросила Миранда тоненьким голоском.

— Поцелуй и карамелька для тебя, поцелуй и карамелька для Джованни, — объявил Спартак, чье сердце всегда переполнялось гордостью при виде детей.

В кухне крестьянской усадьбы в Луго стол был накрыт на четверых. Дети ужинали вместе со старшими только по воскресеньям. В обычные дни родители и бабушка с дедушкой ели одни, разговаривая за ужином о работе.

Газовая плита была заменена электрической. Спартак настоял на этом новшестве, потому что не доверял газовым баллонам, которые иногда взрывались, вызывая ужасные последствия.

Его мать перелила минестроне в расписную фаянсовую супницу, опустила в нее разливательную ложку и поставила в центре стола. Отец уже сидел за столом и крошил себе в тарелку ломоть хлеба. Спартак прошел мимо полки, на которой стоял портрет сестры. Фотография, запечатлевшая покойную Миранду еще девочкой, была заключена в рамку, сплетенную из ее волос. Как всегда, Спартак провел кончиками пальцев по стеклу, защищавшему портрет, и перекрестился. Только после этого он сел за стол с остальными.

Он вновь начал совершать поездки по всей стране на поезде и на мотоцикле, поскольку его «Ланчия», как и «Балилла» Лены, была реквизирована немцами во время отступления. Спартак прекрасно понимал, что никогда их больше не увидит.

Денег не было, еды не хватало, люди бежали из деревень, спасаясь от нищеты. Пенькопрядильная фабрика, несмотря на неустанные заботы счетовода Аугусто Торелли, переживала не лучшие времена, и Лене пришлось заложить свое кольцо с бриллиантом, подаренное Спартаком, когда родилась Миранда, чтобы уплатить жалованье троим рабочим.

К счастью для Лены, родители Спартака оказались добрыми людьми. Они хорошо относились к невестке, особенно свекровь, которая поначалу знать ее не хотела. Теперь они по-настоящему сблизились и поддерживали друг друга во всем. Обе любили Спартака, но без соперничества и ревности. Разумеется, старуха Рангони с облегчением перевела дух, когда ее сын и невестка освятили свой союз обрядом венчания после того, как церковь признала недействительным брак Маддалены Бальдини с Антонио Мизерокки.

Антонио, жившему в то время в Канаде, пришлось подписать множество пересылавшихся ему из Италии документов, чтобы окончательно подвести черту под той главой своей жизни, которая связывала его с Леной. Он сделал все, что было в его силах, чтобы ускорить расторжение их брака, безропотно подписывая бумаги, выставлявшие его в невыгодном, а иногда и в совершенно ложном свете. Антонио сознавал, что эта ложь исходит не от Лены и не от его старого друга. Это были юридические уловки, подсказанные адвокатами Сакра Роты[54].

Лена время от времени писала ему, рассказывая о себе и о детях. Ответы Тоньино всегда были предельно краткими и в то же время неопределенными. И все же в этих скупых строках сквозили радость и благодарность за то, что Лена дает ему возможность пообщаться с ней, не порывает окончательно существовавшую между ними связь. Вся семья Рангони, включая самого Спартака, знала об этой переписке. Они ценили преданность Лены и уважали ее чувство к человеку, с которым ее когда-то связала судьба.

В семье царили мир и покой. Все поддерживали друг друга, поровну делили тяготы послевоенной жизни. Вот и в этот вечер, сидя за ужином, члены семьи стали толковать о тяжелых временах и о видах на будущее.

— Деревня разоряется, — заметил старик Рангони. — Только у нас одних и есть какие-то запасы. И нам хватает, и другим помогаем. Мерзость запустения, как в Библии сказано.