шарахалась. Вай тепло поздравила ее, сказав, что та победила по праву, потому что она лучшая, и села на поезд в Лондон, почти в равных долях ощущая усталость, разочарование и облегчение.

Но затем, меньше чем через месяц, у этой лучшей кандидатки в парламент, увы, диагностировали агрессивный рак молочной железы, и Вай мигом ее заместила.

“Парашютирована из Лондона”, – при всякой возможности язвили враги-консерваторы. “Харизматичная, целеустремленная, безусловно заслуживающая избрания, прямо‐таки глоток свежего воздуха”, – сообщал “Курьер”, поместивший почти что подобострастное интервью. Охмурить ведущего репортера этой газетки Вай никаких трудов не составило. Подмигнула за старым добрым журналистским застольем: “мы оба знаем, о чем мы, не так ли?” – и щедрой рукой наполнила его бокал.

– Знаешь, – продолжил Элберт, – сдается мне, ветры перемен в долине Колдер дуют так же упорно, как и повсюду. И даже если бы местные в самом деле видели в тебе апофигей столичного лейборизма – а я уверен, что это не так, не в последнюю очередь потому, что то, что ты говоришь, и близко на столичный лейборизм не похоже, – я все‐таки, честно, думаю, что многие предпочтут тебя чертовым тори в свете того, как паршиво в целом идут дела.

– Хм. – Вай смотрела, как темной полосой тянется за окном живая изгородь. – А вот не кажется ли тебе… не кажется ли тебе, что они могут подумать, что их просто подставили, отделались, подсунув девицу, оказавшуюся под рукой, а не полноценного опытного кандидата?

Элберт метнул в нее быстрый взгляд. На людях Вай была страстным и здраво аргументирующим сторонником того, чтобы шорт-листы, перечни финалистов, допущенных к выборам, состояли только из женщин. И она неоднократно покусывала сэра Дональда, когда тот в своих интервью отмахивался от таких перечней, называя их “курятниками из девиц, которых выбрали старые петухи”. Однако наедине с Элбертом Вай легко признавалась в том, как ей тревожно: а вдруг она допущена к выборам на ложном основании. Не по заслугам, а по признаку пола.

– Нет. Категорически нет. Ни один человек из тех, кто хотя бы пять минут слышал, как ты разговариваешь с людьми, так не подумает, Вай. Конечно, ты пока новичок, но понятно же, что опыт приходит не сразу. И возможность претендовать на эту работу дана тебе потому, что ты имеешь для нее все данные, и это отнюдь не яичники.

Элберт поглядел на нее с улыбкой. Хотя как было не вспомнить тот случай, когда они пришли на встречу с местными советниками, и первый, кто появился, седеющий джентльмен с множеством подбородков, принял Вай за секретаршу, которую послали вперед, чтобы подготовить помещение, и попросил ее сбегать за стаканом воды. Или тот еще случай, когда она выступала с речью о новом лейборизме, о новой жизни для Британии, и у нее вырвалась фраза: “дивный новый мир”. Некий бизнесмен средних лет громко фыркнул. “А вы твердо уверены в том, – сказал он, – что хотите сослаться на научно-фантастическую антиутопию Хаксли, юная леди? В которой решительно все плохо?”

Впрочем, Вай, надо отдать ей должное, парировала этот удар блестяще.

– Думаю, если вы поищете, то найдете, что изначально это взято у Шекспира. “Буря”. Акт пятый. Сцена первая. Поинтересуйтесь. – Вскинула головку, задрала подбородок. Довольна собой донельзя!

Воспоминание об этом согревало. Вай справится. Она им покажет.

Проселочные дороги были темны и извилисты, но Элберт против такой езды ничего не имел. Он вырос на этом, в таких условиях учился водить машину. Он часто говорил Вай – но не так часто, чтобы это прискучило, – что сельский Йоркшир ему искренне дорог. Лондонские парки прекрасны, но он сам поразился тому, как, оказывается, скучает по лесам и пустошам, по просторам. Что‐то оздоровляющее есть в том, чтобы ускользнуть на время в древесную тень, отойти от агитации и вербовки сторонников, от присутствия на всяких мероприятиях, от обязанности изображать из себя идеального партнера. Чем ни обернутся для них выборы, одно то, что ради этого пришлось объездить весь Йоркшир, было все равно что вернуться домой.

И как здорово было бы растить здесь детей… Элберт и помыслить не мог, что его дети будут взрослеть в Лондоне. Это казалось абсурдом, бытийной, онтологической ошибкой. И теперь, когда переезд действительно стоял перед ними вплотную, отторжение при мысли о полном отказе от работы, от активизма, от общественной деятельности гасилось смутными, но такими привлекательными видениями жизни рядом с детьми. Велосипедные прогулки и купание в реке. Вот он держит за руку дочку, помогает ей пройти по приступочке в изгороди, а вот с сыном строит домик на дереве. Он готов даже стать отцом-домоседом, взять на себя повседневные семейные хлопоты. Чем ни окончатся эти выборы, в ближайшее время Вай явно ни за что не откажется от карьеры – а вот он мог бы, вполне. Стюарт наверняка позволит ему на несколько лет отойти на второй план в “Рост!букс”. И, в конце‐то концов, есть ли работа важней, чем воспитывать добропорядочных граждан?

Разговоры о детях Вай всегда отклоняла: давай выстроим приоритеты, ладно? Давай сначала я изберусь и страну приведу в порядок. С тех пор как они решили остаться вместе и сделать все, чтобы союз их сработал, Вай стояла на том, что создание семьи придется отложить на потом. Скорее всего. Потому что сейчас критический момент не только в ее карьере, но в жизни всего чертова Соединенного Королевства, и все силы ее души уходят на то, чтобы избраться от лейбористов. Время подумать о детях наступит потом. Когда‐нибудь. Когда она переступит порог парламента.

А то и гораздо позже. Потому что, если ее все‐таки изберут, времени на детей у нее не будет еще годы и годы. Она видела, как сказались заботы, вызванные рождением малышки Сьюзи, а следом еще и близнецов, на карьере сестры Элберта, Роуз. Если прежде та плыла, не прилагая особых усилий, по самой что ни на есть идеальной жизни, то теперь Роуз страдала от стресса и кипящего в ней негодования. Образ жизни Бенджамина, ее мужа, остался почти что таким, как прежде, тогда как ей с великой неохотой пришлось передать свои “Красные цветы” в повседневное управление другой женщине, незамужней и значительно моложе ее, после того как, сорвавшись, она признала, что справиться со всем сразу не в силах.

Говорить об этом с Вай Роуз не захотела, глаза налились слезами, и она сидела, слова не вытянешь, как будто стыдилась того, что разорваться не может. Или же, выпив несколько бокалов вина, что случалось теперь частенько, язвительно критиковала мужа за то, что он часами засиживается на работе, оставляя ее на хозяйстве с тремя детьми.

– Так вы что, повидаетесь с ними перед Рождеством? – осведомился Гарольд