обсудить нам было что — мы выбрали мало кому известную скамеечку позади клуба, где сейчас гремела очередная вечерняя дискотека.

…Ты пойми: я тону!

Ты пойми: я тону!

Ты должна меня спасти:

Я иду ко дну!..[2]

— голосил певец Барыкин — еще не загнавший свой велосипед в поисках букета.

Соваться танцевать мы со Стоцкой, понятно, не решались — поэтому просто сидели рядышком (но не вплотную!), смотрели на звезды и разговаривали.

— Это легко проверить, — ни о чем особо не задумываясь, ответил я Вике на ее вопрос.

— А давай! — решительно повернулась ко мне лицом девочка.

— Что «давай»?

— Как что — проверим!

— Э…

— Сам же сказал! И что? Струсил?

Ну, «на слабо» меня было не взять. Тут другое…

Не то в видениях, не то в грезах, где мы позволяли себе далеко не только поцелуи, и мне, и Вике было уверенно за двадцать. А сейчас, здесь, передо мной сидела тринадцатилетняя девочка…

Еще позавчера я бы ей твердо отказал, как раньше однажды уже отверг недвусмысленное предложение Яны. Но тогда я был зрелым дядькой — пусть и в теле восьмиклассника — и твердо это знал. А теперь…

А теперь мне самому было тринадцать!

— Давай! — кивнул я Вике, подспудно все же ожидая некоего укола бдительной совести, но та молчала: тринадцатилетнему мальчику вовсе незазорно поцеловать тринадцатилетнюю девочку — особенно если никто посторонний этого не видит!

— Только руки убери! — заявила Стоцкая. — А то снова сработает, как раньше, и эксперимент не удастся!

Я демонстративно заложил ладони за спину. То же самое сделала Вика. Наши губы двинулись навстречу друг другу…

Ну, что тут можно сказать… Это было здорово — для тринадцати-то лет! Но такого, как раньше — чтобы перенестись в Крым и оторваться по полной — и близко не повторилось — даже несмотря на то, что руки и я, и девочка в итоге подключили, пусть и куда сдержаннее, чем в наших «воспоминаниях о будущем» из 94-го.

— Кажется, мы что-то сломали… — пробормотала Стоцкая через несколько долгих минут — ничуть, впрочем, не разочарованно.

Ну да, ладонь девочки лежала в моей — и ничего необычного не происходило.

— Нет, — покачал головой я — похоже, сообразив, что тут к чему. — Просто мы с тобой переключили стрелку. Ну, знаешь, как у поезда. Того будущего больше нет — потому что мы туда не поедем.

— А куда поедем? — тихо спросила Вика.

— Куда сами захотим!

— Тогда поехали! — улыбнулась девочка — и снова подалась в мою сторону.

«Поехали!» — эхом отозвалось у меня в голове.

Это сказал Младший. Только Младшим тут теперь был я сам.

[1] Имеется в виду монолог Алексея Кортнева из названного фильма

[2] Песня «Спасательный круг», музыка: А.Барыкин, слова: П.Жагун

14. Родительский день

Юг Московской области, 16 июня 1985 года

Несмотря на то, что желание Младшего побывать в «Артеке» стало теперь и моим, чем ближе был родительский день, тем меньше моего внимания занимали текущие лагерные мероприятия. А те шли своим чередом.

Состоялся смотр строя и песни, на котором «Данко» неожиданно с треском провалился, заняв лишь третье место из четырех.

Потом на полдня мы ездили полоть сорняки в соседний колхоз с забавным, на мой взгляд, названием — «Память Ильича» (нет, понятно, что имелось в виду, но ассоциативный ряд требовал наличия где-то поблизости сельскохозяйственных предприятий типа «Интуиция Ильича» и «Воображение Ильича»). Никто из пионеров «Полета», впрочем, ничего смешного тут в упор не видел.

Также «Данко» были сыграны первые матчи турниров по футболу и пионерболу, оба — против четвертого отряда. Ногами мяч, понятно, гоняли мальчишки, а перекидывали руками через сетку — девочки. И там и там младшим была предоставлена фора — например, футбольный матч начинался со счета 0:2 не в нашу пользу — что, впрочем, не помешало нам одержать уверенные победы — соответственно, 5:2 и 15:6.

На отрядном уровне тоже никто не сидел без дела: первое звено представило свое внеплановое мероприятие: организовало в холле альтернативную дискотеку — под магнитофон Абашидзе. От лагерной ее отличало не только сугубое предпочтение зарубежной музыки, но и соотношение быстрых песен и «медляков» — в пользу последних. Увы, где-то на середине «Still LovingYou» великолепных Scorpions, под которую я, конечно же, танцевал с Викой, Майина «Электроника» предательски зажевала кассету, а потом и вовсе отказалась играть, из-за чего, кстати, потом на Совете отряда звену-инициатору присудили не три, а только две звезды.

При таком плотном графике выделить время еще и на, вроде как, обещанную мной Игонину тренировку по каратэ было категорически невозможно. Васек это и сам, очевидно, понимал, но напоминать мне о незакрытом гештальте не забывал. В итоге мы с ним теперь условились на утро сразу после родительского дня — там, по нашим совместным прикидкам, наконец ожидалось некое «окно».

Но все это уже было делом либо прошлого, либо пусть и скорого, но будущего, а сегодня, в настоящем, меня ждал своего рода момент истины — разговор с отцом.

* * *

В отличие от того, как это показано в том же «Добро пожаловать…», в «Полете» родительский день никогда не подразумевал каких-то самодеятельных концертов или иной показухи — пионерам и октябрятам просто давали вдоволь пообщаться с соскучившимися по ним за две недели родственниками. Приезжали, конечно, не ко всем, и если в младших отрядах в этот день разбирали подавляющее большинство деток (а обделенные нередко воспринимали это как настоящую трагедию), то в старших — дай Бог половину.

Сколько себя помню в лагере, родители ко мне почти всегда приезжали. Лишь однажды, в 81-м, не смогли — и от расстройства я тогда даже в изолятор с температурой угодил.

На территорию «Полета» родных и близких не пускали — все организовывалось у лагерных ворот. Дежуривший там пионер составлял список тех, к кому приехали, и разносил его по отрядам. Вожатые приводили затребованных пионеров, получали от родителей письменные заявления — мол, забираю своего ребенка на такое-то время, всю ответственность за него принимаю на себя — и выпускали подопечных через калитку в объятия их семей.

Меня сегодня вызвали одним из