орбиты, не вскрылись подземные пласты, хотя сейсмографы в Японии уловили легкое колебание. Тридцатиметровый цунами пронесся по всему побережью Ледовитого океана. Но кого накрыла гигантская волна? Пустяки — сто или двести тысяч… к пятнадцати миллионам других… Важнее другое. Мастиф понял, что его мечта снова осуществима. Значит, мой Ваня на самом деле сын Бога — думал Александр, с ужасом ощущая и понимая, что не может свариться в крутом кипятке. Да что кипяток — тысячи тысяч атмосфер и миллионы градусов — даже они спасовали, не смогли разорвать бренное тело. Мастиф все чувствовал, все понимал, сознание не покидало ни на мгновенье, а взрыв длился так долго! Даже не секунды — минуты…

Раскаленная вода бушевала. Волна за волной она шла на алый берег, поднимая грозовые облака пара, и тишины уже не было, стоял неумолчный треск взрывающейся земли, яростный рев и шипение, воздух прессовал сам себя, и каменный пепел ложился пластами — чтобы снова взвыть под разъяренной водой. На сотни километров от этого места не осталось никого живого. Даже ближайшее, относительно уцелевшее дерево — обугленный каменный дуб, склоненный к земле пятиобхватный столб, вмиг лишенный листвы, ветвей и жизни — стоял в семидесяти километрах отсюда.

Никто не мог видеть, как из потока, из клубов пара, перемешанных с пылью, вышел человек. Насильно разбуженная стихия ярилась над головой, пыталась рвать седые волосы, сбить с ног, снова вернуть на место — но куда там! Упрямо, сильно нагнувшись вперед, человек шел из самого пекла ада. На нем не было ни единого клочка одежды, обнаженный торс, впалая грудь, широкая спина, натруженные руки и узловатые ноги — всё покрыто шрамами. Казалось, что человек улыбается — но это только кажется; рваная, давно зажившая полоса на щеке создает такую иллюзию.

На миг человек остановился, словно раздумывая, инстинктивно поджимая то одну, то другую ногу — земля все еще красна сотнями градусов. Посмотрел по сторонам — и природа взвыла с новой силой, словно пустой отрешенный взгляд испугал саму стихию. Человек вздохнул, и через секунду в его руке возник, появился сам собой — длинный голубой клинок, страшное и беспощадное оружие, противное всему, что может двигаться — всему живому.

Теперь Александр понимал, почему сам страшился одного вида меча. Любой, кто мог видеть его сейчас, разве бы он — не устрашился?

Серость под ногами, серость над головой, жарко, очень жарко, словно от стыда. Раскаленные камень и стекло под ногами — до самого горизонта! — будто кровь. Настоящая, живая, буйная… Мастиф выбрался на относительно ровное пространство, ветер стал слабее, пыль, хоть и стояла столбом, но уже видно — собралась, хоть и не скоро, оседать многометровым слоем.

— Разве на этой земле кто-нибудь может жить? — спросил сам себя Саша.

— Наверно, здесь будут жить, — предположил Александр.

— Да хрен здесь выживешь, — хрипло проворчал Мастиф. — Напридумывали себе бомб. Пусть теперь расхлебывают. Ну что? Пойдем дальше? Интересно, — он приложил ладонь «козырьком» ко лбу, медленно поворачивал голову, осматривал окрестности, — а грузовичок мой уцелел?

Мгновение он стоял, выбирая направление, а потом пошел, опустив плечи, упрямо наклонив голову, словно не шел, а тянул громадную, невидимую и непонятную никому лямку. Он повторял всего одно слово, и ветер разносил длинные гласные, давил согласные, рвал на части жалкие звуки. Ветру было наплевать на это слово.

— Чу-ма, — повторял Мастиф. — Чу-ма…

23.07.06