– Быстро, барынька, только блох ловят. Плот ладить – не девку гладить, надо знать, как вязать. Барахляво свяжешь – быстер, али боец, закружит – и булькнуть не успеете. Вы дайте наводку, какой плот требуется, а мы поглядим-покумекаем.

– На водку? – оживился клетчатый ферт, услышав знакомые слова. Он поставил сумку на бревно и извлек из нее штоф водки. – Это хорошая водка. – Беспомощно посмотрел на дамочку. – How say in Russian «to fix on a deal»?[48]

– Это по-каковски балаболишь? – недобро прищурился Евлан.

– Мистер Остин предлагает обмыть сделку, – пояснила спутница клетчатого. – По-английски.

– А сделки пока ишшо не было. Вы нарисуйте, каков плот должон быть: длина, ширина, с балаганом или без, докуль плыть собираетесь, плотогон нужон али нет, а там уж решим, за сколь дней сладим и все сготовим.

Остин снова залез в саквояж, вытащил бумаги:

– Вот draugt…

– Чертеж плота, – пояснила дамочка.

– Да, чертьож. Плыть до конца Амур… нужен шкипер…

– До конца Амура?! – ахнули мужики, а Ваньша дернул отца за рукав и горячо зашептал:

– Батя, это ж наша удача, давай пойдем плотогонами. И Амур познаем, и деньгу хорошую возьмем…

– А возвертаться как? Пешкодралом?

– Да придумаем! Спускались же мужики! Тот же дружок твой, Васильев…

– Ладно, обмозгуем, потом решим. Зараз о плоте в заботе.

Евлан взял бумаги, повертел, подумал, мужики глаз с него не спускали. И про орешки забыли.

– Ну ты чё, Евлан, говори, – не выдержал Архип.

Евлан оглянулся на реку, посмотрел на небо, пошевелил губами. И, наконец, выдал решение:

– На Амуре, сказывают, кривунов да бойцов видимо-невидимо. Много поболе, нежели на Шилке. И мели есть, и перекаты. А Хинганские Ворота – не приведи Господь! – Евлан перекрестился. – А потому плот вязать надо по-особому. Ну да дён за семь с гаком сплотим.

Дамочка перевела мистеру Остину. Тот поморщился:

– Семь – это много…

– Ну, можа, за шесть. – Евлан посмотрел на мужиков, а те глазами уже разливали штоф по стаканам. – Ну чо, товаришши, берем заказ?

– Берем, берем!.. Хватит барничать!.. – загомонили мужики. – Токо ты, Евлан, плату вытребуй наперед…

– Знамо дело. Слышь-ко, плату берем вперед!

– Сколько? – деловито спросила дамочка.

Евлан пробежался глазами по головам артельных:

– Семьсот рублев за сплотку.

– Что так много?

– А бревна, а доски, а канаты смоляные… И за скородейство, само собой.

– All right[49]! Половину – вперед, другую половину – после работы, – неожиданно твердо и вполне по-русски заявил Остин.

– Ишь ты, ферт аглицкий, а на хромой козе не объедешь, – удивился Евлан.

– Не объедешь, – подтвердил Остин.

– Лады! Но по сплаву – договор особый. Одного плотовщика мало. Работа чижолая и вертаться с низовья одному несподручно.

– Беритесь вдвоем, – сказала дамочка. – Я слышала ваш разговор.

– Дорогонько сплав обойдется…

– Ничего, заплатим.

– А вы, господа хорошие, откудова будете? – вдруг заинтересовался Ваньша.

– Издалека. Есть такая страна за морем – Англия. Мы с мужем путешествуем и клады подземные изучаем – где руда железная, где уголь каменный, где медь, где золото. Это называется геология. Мы – геологи.

– Амур, значит, изучить желаете? А с Амура куда направитесь? – продолжал допытываться парень.

– А там – море Охотское, а в море китобои плавают. Кто-нибудь нас возьмет…

Жена ферта явно начала раздражаться. И Евлан возбудился настырностью парня:

– Ну чё ты, Ваньша, к человекам пристал? Сынок это мой, плотовщик славный, – пояснил он заказчикам и – снова сыну: – Штоф дожидатся, а ты балаболишь, балаболишь…

2

Плавильный цех Газимурского горного свинцово-серебряного завода встретил генерал-губернатора с адъютантами, как и другие до него – Александровский, Зерентуйский – смрадом и огнем преисподней. Мужчины, женщины и мальчики-подростки таскали с рудного двора к печам куски руды и угля в заплечных корзинах. Из жерл печей пыхало нестерпимым жаром. Всего их было четыре – и перед каждой по два человека в войлочных колпаках и передниках, закрывавших тело от шеи до щиколоток; они орудовали в печах длинными железными пиками, шевеля и разбивая раскаленные до оранжевости, дразнящие языками пламени куски угля. В дальнем углу цеха равномерно пыхтела паровая воздуходувная машина.

Стоя в дверях, Муравьев и Вагранов наблюдали за адской работой. Даже тут, на границе дымного жара и уличного воздуха, дышать было весьма затруднительно – поэтому лица прикрывали платками. Вася и Мазарович, недолго посмотрев, закашлялись и отошли в сторонку, к рядку кустов под забором, зелень которых была уже изрядно покрыта копотью. Пару минут спустя к ним присоединились Николай Николаевич с Иваном.

– Ужас какой-то! – страдальчески морщась, сказал Вася. – Тут за день чахотку можно заработать!

– Особенно женщинам и детям, – хмуро добавил Мазарович. Его сестра недавно родила, и Иван Семенович в свои двадцать пять лет обожал возиться с племянником. Сам мечтал иметь много детей и очень болезненно воспринимал всякое зло по отношению к детям.

Муравьев молчал, сосредоточенно думал. Вагранов пошарил в ветках, пытаясь найти чистый листочек, не нашел, махнул рукой.

Из цеха вышел плавильщик – дохнуть свежим воздухом. Что лицо, что войлочный колпак и передник – все одного черно-коричневого цвета. Присел на железную болванку под кустиком, снял колпак, открыв пшеничные кудри, вытер потное лицо – сразу стало видно: человек он не старый, а очень даже может быть, что молодой. Запрокинул голову, полюбовался синим небом и зелеными сопками и прикрыл глаза, подставившись ясному летнему солнышку.

Генерал-губернатор направился к нему:

– Здравствуй, братец!

Плавильщик вздрогнул, открыл глаза, не спеша встал и поклонился:

– И вам здравствовать!..

– Сиди, сиди, отдыхай. – Муравьев вздумал присесть на соседнюю болванку, но предусмотрительно махнул по ней перчаткой и увидел, что садиться не стоит: слишком грязно. Плавильщик усмехнулся и тоже остался стоять. – Ты – каторжный?

– Если б каторжный – было б жить куда светлее. А так – невпрогляд.

– Это почему так? – удивился Муравьев. – Каторга и свобода, как ночь и день, – вещи супротивные.