Проколотые уши совсем не болят. Когда бабушка с мамой увидят сережки, они поймут, что я изменилась. Теперь я делаю то, что хочу. Теперь я могу сама принимать решения. Я уже не ребенок.

Когда я вернулась, то узнала, что к чаю был приглашен некто сэр Джеймс Эрскин-Эрл. Он взял старые часы Элфриды, чтобы их оценить. Кэрри сказала, что он съел шесть булочек.

Завтра первый день моей новой жизни.

Он открыл глаза. Было темно. Стоял колючий холод. Он и проснулся потому, что одеяло соскользнуло с кровати, и теперь дрожал под тонкой старинной льняной простыней. Занавески были распахнуты, и через окно, хотя и не очень широко открытое, в комнату врывался поток холодного воздуха.

Сэм повернулся на бок, достал одеяло и укрылся. Ему все еще было холодно. Протянув руку, он включил светильник в изголовье кровати и поглядел на часы. Половина восьмого.

Он лежал в комнате, теперь уже знакомой, в углах которой еще залегали глубокие тени. Мебели было немного: огромный гардероб, без труда вместивший все, чем Сэм владел на нынешний день, и викторианский умывальник, служивший туалетным столиком, — у него был темно-коричневый мраморный верх, а на нем стояли большая, в цветах, миска и кувшин для воды. Единственное зеркало висело на дверце гардероба с внутренней стороны. Еще в комнате был небольшой резной стул. Не предназначенная для работы или приема гостей, она великолепно подходила для такого важного дела, как сон. И для такого занятия, как разговоры по мобильному телефону.

Сэм лежал, постепенно наливаясь теплом под одеялом, и удивлялся, почему он чувствует такое удовлетворение от окружающей обстановки. Наверное, оттого, решил он, что комната очень пропорциональна, пустые стены не засоряют взгляд, а старые занавески из выцветшего кретона, достаточно длинные, чтобы ложиться фестонами на потертый ковер, очень напоминают те, что были в комнате матери в Рэдли-Хилл. Они висели на медных кольцах, надетых на медную палку, и, когда их сдвигали, раздавалось приятное уютное позвякивание. А затем слышался материнский голос: «Просыпайся, дорогой. Скоро завтрак».

Ностальгия, но самая приятная.

Да и весь дом в Кригане был такой же, как тот, в Рэдли-Хилл. Просторные, красивые комнаты почти без мебели, с причудливыми карнизами и высокими резными дверями. Отлогая лестница в несколько маршей, поднимающаяся до мансарды, с отполированными блестящими перилами и столбиками из балтийской сосны; старомодная, однако полностью соответствующая своему назначению кухня, ванные комнаты, выкрашенные в бело-коричневые тона с викторианским еще оборудованием, и бачки в уборной с цепями и ручками, на которых было написано «дергать».

С самого начала, с той немного нескладной встречи, все внушало ему такое чувство, будто он возвратился домой.

Дом понравился Сэму с первого взгляда. Он говорил с ним на своем, но знакомом языке, он открыл ему свои объятия. Сэм снова задумался над удивительным стечением обстоятельств, которое привело его сюда именно в этот момент, словно выбросило на необитаемый остров, где он вынужден был остаться. Теперь, по зрелом размышлении, ему казалось, что все было предначертано самой судьбой. Каким-то снисходительным верховным существом. Наверное, таково расположение звезд, а может быть, непостижимое взаимное притяжение каких-то издревле намеченных точек схода.

Встреча с Хьюи Маклелланом в Лондоне была первым звеном в этой цепи совпадений. Затем — ключ от дома в Кригане. И то, как он подбросил монету, когда сидел в машине после собрания в Бакли и решал, куда ему ехать. Если бы выпал «орел», он поехал бы прямо в Инвернесс и, наверное, успел бы проскочить через Черный остров до снежного заноса. Нет, вместо этого выпала «решка», и он направился в Криган.

А если бы дом был закрыт и пуст, как он и ожидал, Сэм не остался бы, он просто взял бы его на заметку. Расположение дома, его достойный викторианский вид, размеры — все заставило бы Сэма снова вернуться для более подробного осмотра. Однако дом не пустовал. Верхние окна были ярко освещены, что разбудило его любопытство, и он вылез из машины, пошел к дому по дорожке и нажал кнопку звонка.

Ну, а затем ловушка захлопнулась, и теперь ему нет пути назад.

Он жил здесь уже два дня в компании четверых людей, связанных отдаленным родством и дружбой, и хотел остаться до и после Рождества. Ему надо было бы разобраться в делах фабрики, поработать с компьютером, калькулятором и документами, сделать необходимые телефонные звонки. Но сейчас вместо этого он вынужденно бездельничал, потому что компьютер, калькулятор, папки, документы и телефонные номера остались в гостинице. Уезжая на собрание в Бакли, Сэм взял с собой только мобильный телефон, небольшой портфель и ключ от Усадьбы.

Так как работать было невозможно, он с необычайной легкостью соскользнул в состояние, какого не испытывал уже несколько лет. Горизонты сузились. То, что казалось первостепенным, отступило на второй план. У него появилось ощущение, которое возникает на борту корабля: ты больше не связан с большим миром, главное для тебя — общество других пассажиров. Незнакомцы из Усадьбы постепенно становились близкими, как родственники, как семья, которой у него больше нет. Дом, как корабль, вмещал их всех и словно радовался, что его просторные комнаты опять заполнились, двери открыты, камины горят, звучат голоса, а на лестнице раздаются шаги.

Это был хороший, добрый дом, и Сэм хотел бы стать его хозяином, но в этом-то как раз и заключалась проблема. Он желал бы выкупить его у Хьюи и Оскара, приобрести в полную собственность. Местоположение дома великолепно. За двадцать минут, не больше, можно было доехать утром по пустынным дорогам до фабрики, а вечером — домой. Недалеко, пешком можно дойти, гольф-клуб. А если кончится пиво, понадобится буханка хлеба или пинта молока, то достаточно перейти через дорогу — там есть маленький супермаркет.

Сэм знал, что если дом перейдет в его собственность, он никогда уже с ним не расстанется. В отличие от квартиры с маленькой террасой или живописного, густо увитого дикой розой коттеджа, этот дом способен вынести любые усовершенствования, которые только придут в голову его хозяину. Сэм был уверен, что этому дому суждено долголетие, и это самое главное из его достоинств. Скоро мне самому исполнится сорок, размышлял Сэм. Ему больше не хотелось жить кочевой жизнью, покупать и продавать, все время заводить жилье заново. Ему хотелось, чтобы этот дом стал его последним прибежищем. Ему хотелось здесь остаться. Именно здесь…

Однако половина дома принадлежит Оскару Бланделлу, и у них с Элфридой больше ничего нет. «Скучнейший тип» — сказал об Оскаре Хьюи. Но Сэму Оскар нисколько не казался скучным. Он чрезвычайно ему нравился, но от этого положение никак не становилось легче.

Будь у Сэма такой же характер, что у Хьюи, он бы ни словом не обмолвился о маленькой картине Элфриды. И никогда не взял бы на себя труд позвонить Джэни в Лондон и узнать о том, как связаться с местным представителем фирмы «Бутби», сэром Джеймсом Эрскин-Эрлом. Да, Элфрида сама хотела продать картину, но была так несведуща в практических делах, что никогда бы по собственной инициативе не предприняла никаких решительных шагов. Сэму даже хотелось, чтобы полотно оказалось подлинником и стоило бы миллион. Тогда он отбросил бы свои фантазии и поискал другое место жительства. Но визит Джеймса Эрскина-Эрла закончился ничем, потому что картина оказалась подделкой. И теперь Сэм не мог отделаться от ощущения, что именно здесь, в этом вместительном, без всяких излишеств, солидном викторианском городском особняке ему суждено прочно обосноваться и провести всю оставшуюся жизнь.