Но Питиос — совсем другое дело, Питиос находится на морском берегу. Фостий не считал себя великим моряком, но с маленькой парусной лодкой справится. И если благой бог пожелает, до этого может дело и не дойти. Если в порт направляются имперские солдаты, ему надо будет лишь перебежать к ним вместо того, чтобы уговаривать их переходить на сторону фанасиотов. Все казалось настолько просто, что даже не верилось.

— Когда мы уезжаем? — спросил он, стараясь теперь говорить небрежно. — Мне надо немного подумать насчет того, что я буду говорить солдатам. Полагаю, с офицерами мне много толковать не придется?

— Уж это точно, — согласился Сиагрий, раскатисто хохоча. — Толковать ты будешь с беднягами, что зарабатывают себе на жизнь — и на паршивую жизнь солдатчиной. Если повезет, они взбунтуются и сами прикончат гордых сволочей, которые ими командуют.

На вопрос Фостия ответила Оливрия:

— Мы хотим выехать завтра. До побережья несколько дней езды; свою речь ты сможешь обдумать по дороге.

— Как тебе больше нравится, — рассмеялся Фостий. — Вещичек у меня немного, и владыка благой и премудрый тому свидетель.

— Так и должно быть, если человек шагает по светлому пути, — заметила Оливрия.

Фостий сделал над собой усилие, чтобы не вытаращить на нее глаза. Теперь она заговорила как в тот день, когда они приехали в Эчмиадзин. И куда только подавались все ее чувства к Фостию? Может, она притворяется, потому что рядом с ней сидит Сиагрий? Или же она обольстила Фостия, чтобы завлечь его на светлый путь, когда более честные методы не удались?

Он просто не мог получить ответ сейчас. В некотором смысле он сейчас и не имел значения. Добравшись до Питиоса, Фостий собрался бежать несмотря ни на что. Если Оливрия встанет ему поперек пути, он убежит один. Но Фостий знал, что некая часть доверия к людям покинет его навсегда, если выяснится, что девушка, которую он любил, всего лишь использовала его в своих целях.

Он надеялся, что она придет ночью в его каморку, — и потому что желал ее, и потому что хотел задать вопросы, которые нельзя было произносить при Сиагрии.

Но Оливрия так и не пришла. Когда наступило утро, Фостий сунул в мешок запасную тунику, надел пояс с мечом, который остался в его комнатушке после набега на Аптос, и спустился вниз.

Сиагрий уже завтракал на кухне. Он метнул Фостию широкополую соломенную шляпу — такую же, как та, что уже криво сидела на его голове. Когда к ним присоединилась Оливрия, на ней тоже была такая же шляпа, а также мужского покроя туника и шаровары, в которых удобнее ехать верхом.

— Хорошо, — одобрительно кивнул Сиагрий, осмотрев девушку. — Мы прихватим здесь достаточно еды, чтобы хватило до самого Питиоса, сложим ее в седельные сумки и отправимся в путь. Хлеб зачерствеет, да только не все ли равно?

Фостий прихватил несколько буханок хлеба, немного сыра, несколько луковиц и палку твердой копченой свиной колбасы, приправленной сладким укропом. Увидев несколько круглых булочек, посыпанных сахарной пудрой, он нерешительно замер.

— Из чего они сделаны? — спросил он.

— Возьми несколько штук, они вкусные, — ответила Оливрия. — Их делают из рубленых фиников, орехов и меда. Должно быть, у нас появился новый повар-васпураканин, потому что придумали их в Васпуракане.

— Верно говоришь, — согласился Сиагрий. — Когда видессианину хочется такую булочку, он идет в лавку и спрашивает там «яйца принцев». — Он расхохотался.

Фостий улыбнулся, а Оливрия притворилась, будто ничего не слышала.

Надеясь завоевать расположение своего норовистого коня, Фостий скормил ему одну из булочек. Жеребец попытался куснуть его за руку, и Фостий едва успел ее отдернуть. Сиагрий снова расхохотался. Если бы Фостий ехал в более подходящей компании, он наверняка назвал бы свою клячу его именем.

* * *

Поездка в Питиос растянулась на пять приятных дней. Материковое плато было еще яркого зеленого цвета от молодой травы и недавно зазеленевших кустов; еще месяц-другой, и на безжалостном солнце все выгорит и побуреет. Птицы порхали с одного куста красного или желтого стальника на другой, время от времени соблазняясь покрытым белыми цветками пажитником. Жаворонки и ласточки гонялись за насекомыми.

Примерно в середине первого дня пути Сиагрий спешился, чтобы зайти за придорожный куст. Не поворачивая к Фостию головы, Оливрия тихо произнесла:

— Все будет хорошо.

— Будет ли? — прошептал в ответ Фостий. Ему хотелось ей верить, но он с детства привык никому не доверять. Если она имела в виду именно то, что говорила, ей придется это доказать.

Она не успела ответить, как вернулся Сиагрий, застегивая верхнюю пуговицу ширинки, надевая пояс с мечом и насвистывая походную песенку, в которой похабных куплетов было больше, чем пристойных слов.

— И снова в путь, — объявил он, с кряхтеньем забравшись в седло.

Последние полтора дня они ехали по прибрежной низине. На полях работали крестьяне — пахали, сажали и обрезали виноградную лозу. Здесь приближение лета чувствовалось сильнее, потому что воздух был уже жарок и влажен. В этих краях раненое плечо Фостия ныло больше, чем в сухом климате плато.

Едва вдали показался Питиос, путешественники разом прищурились и прикрыли глаза ладонями, вглядываясь вперед. Еще по дороге Фостий гадал, какое он испытает чувство, увидев в гавани Питиоса лес мачт. Но если его не подвели глаза, то среди многочисленных рыбацких лодок он так и не увидел большие имперские торговые корабли, на которых перевозили солдат и лошадей.

Сиагрий подозрительно хмыкнул.

— Твой папаша задумал что-то хитрое, — бросил он Фостию, словно во всем был виноват именно он. — Может, корабли стоят сейчас в море, и причалят они ночью, чтобы застать людей врасплох, а может, он все-таки решил высадить солдат в Тавасе или Наколее.

— Макуранский маг Ливания должен был узнать, куда они направятся, — заметил Фостий.

— Не-а. — Сиагрий презрительно рубанул воздух рукой. — Ливаний нанял его, потому что его колдовство пудрит мозги видесским волшебникам, но, если магу не повезет, оно может обернуться и против него самого, так что когда-нибудь он сможет назвать себя счастливцем, если сумеет встать с постели. — Он смолк и пристально посмотрел на Фостия:

— А как ты узнал, что он из Макурана?

— По акценту, — невинно ответил Фостий. — А когда опознал акцент, то вспомнил макуранских послов, которых видел при дворе, — они тоже ходили в похожих халатах.

— А, тогда все в порядке. — Сиагрий расслабился. Фостий тоже задышал легче; если бы он сдуру назвал Артапана по имени, то сам сунул бы голову в капкан.

* * *

Часовые, слоняющиеся перед воротами Питиоса, оказались фанасиотами, которых более заботил их грозный вид, чем дисциплина. Когда Сиагрий поприветствовал часовых именем светлого пути, их угрюмые рожи украсились улыбками, и они пропустили путников в город, помахав им руками.