— И ведь правда, чистая правда! — Таранька спешно перекрестился, за что и получил по руке, ойкнул, спрятал за спину, застыл, дрожа.

Шелупонь.

— Правда, стало быть… царица — нелюдь, всех извести желает? — тихо поинтересовался Басурман, листок складывая. Выкинуть бы его или в огонь швырнуть, избавляясь от мерзости, но…

Честному вору, конечно, не с руки с властями дела общие иметь. Но Басурман был слишком стар, да и Смуту застать успел, и даже послужить, а потому…

Новой он не желал.

И не столько потому, что боялся, страх у него еще тогда отбило, когда Арсинор горел со всех четырех концов, а безумные кликуши, огонь разнося, кричали о конце мира. Нет, имелась у старого вора одна тайна, не сказать чтоб вовсе стыдная, скорее житейская, обыкновенная.

Надо будет заглянуть.

Сказать, чтоб собирали барахлишко — да к морю. У моря-то всяко поспокойней. Подводу нанять, ибо Марушка уже и сама немолода, куда ей управляться с переездами. Квохтать станет, за вещи хвататься… благо дочка в него пошла. Кивнет и на матушку прикрикнет. А сама…

Зятек-то воспротивится, но…

Он, хоть горделивый, вид делающий, будто бы знать не знает, кто таков Басурман, но Стеньку любит, поймет, как оно сделать надобно… еще и сподмогнет.

Решено.

Тараньке Басурман затрещину отвесил и велел:

— Не лезь в дерьмо.

Тот обиделся.

Небось взял денег наперед, заверивши, что все наилучшим образом обустроит, а теперь выходило, что деньги эти возвращать придется.

— Но…

— Не лезь. — Басурман поднялся. Зрело в груди нехорошее предчувствие, что времени осталось мало, если и вовсе осталось оно. — Целее будешь. Нет в этих играх ворам места.

Он покинул корчму, оставивши честный разбойный люд гулять, а сам вдохнул дымный теплый воздух. Отцвела черемуха, отлетела… и холода прошли.

Еще неделька-другая, полыхнет лето настоящим жаром.

Завоняются мусорные кучи, которые на улицах образовывались, несмотря на все старания Санитарной службы. Крысы, от жары очумев, попрячутся в подземельях, а вот люду скрываться негде. Летом тесно, душно и тяжко…

Может, и хорошо, что уедут. Небось Марушку он давненько уговаривал на воды податься, а она все отнекивалась. Мол, как одной?

А отчего б и нет?

Он бы, раз уж в приличиях дело, нанял бы ей эту, компаньонку, чтоб как у благородных. Гардеробу справил. Только не по нынешней моде, когда девку от мужика не отличишь, не поймешь, то ли рубаха длинная на ней, то ли платье…

Марушке такое не пойдет.

А вот чтоб платье настоящее, в пол, да из ткани тоненькой, легонькой, цвета лазоревого, как глаза ее, бедолажной, некогда поверившей, будто бы любви одной хватит, чтоб исправить каторжника и рецидивиста.

Не хватило.

Не исправила.

И горя хлебанула, когда он в очередной раз угодил… После-то уже берегся, не себя ради, но их, которых и быть-то не должно… куда вору честному да семью законную? А он нарушил обет, повенчался, чтоб честь по чести.

Плевать на правила.

Басурман потер грудь. Ноет. Болит…

Если сердце встанет, то Марушка знает, чего делать. И пусть нет у него законно ни имущества, ни акциев, зато имеется счет в банке. Деньги, они не пахнут. Хватит и Марушке на жизнь безбедную, и доченьке-раскрасавице, и внукам…

А значит, не зря.

Басурман шел неспешно, и мысли текли так же, обо всем и сразу… о Смуте, к которой он, молодой и голодный, аккурат, как нынешние, примкнул с превеликою охотой, видя в ней неплохой шанс выбраться из грязи. О золотишке первом… о мертвяках…

Что есть, то есть, небось не отмолишь, не откупишься. Да с ними, бедолажными, под горячую руку попавшимися, Басурман после встретится, на небесах. И там уж прощения попросит.

Может быть.

Он сам не заметил, как выбрался из темных глухих переулков на Княжью дорогу, а уж с нее свернул туда, где начинались дома приличные. И остановившись у одного — а ведь и сам он мог прикупить не хуже, небось хватило бы и на дом белокаменный в три этажа, и на прислугу, и на выезд красивый, — залихватски свистнул. Примолкли псы, и сторож взялся за трещотку. А Басурман с легкостью перемахнул через кованую ограду. Только заклятье охранное опалило щеку.

Столько лет прошло, а ничего нового не придумали.

А еще, казалось бы, серьезный человек, не последний в ведомстве полицейском.

Басурман легко пересек сад, и огромные волкодавы не посмели приблизиться, чуяли, что не справиться им с человеком, в котором изрядно было крови звериной. Впрочем, о том Басурман предпочитал не распространяться. Он, выпустив когти, с легкостью вскарабкался по плющу и, уже забравшись на балкончик, вновь свистнул.

— Да слышу я, слышу, — пробурчал надворный советник Истомин, позевывая. — Чего разошелся?

— Мало ли. — Басурман окинул фигуру старого приятеля насмешливым взглядом. — А я гляжу, тебе чины на пользу пошли… ишь, с каждым разом все солидней и солидней выглядишь.

— А ты как был оборванцем, так и остался…

— Кому-то ж надо…

— Выпьешь? — Из-под полы халата надворный советник извлек флягу. — Отменнейший коньяк…

— Воздержусь. Сам знаешь…

Та, иная натура, была слишком уж жива, а потому требовала неустанного контроля, ибо попусти, и… всякое случится. В прошлом и случалось, и тем Басурман не гордился.

— Знаю, знаю… ишь ты… а будто и не стареешь. Кровь?

— Кто ж знает… старею… скоро отойду.

— Насколько скоро? — Истомин хоть и гляделся этаким изнеженным барчуком, а слушать умел, и главное, слышал правильно.

— Может статься, что и на днях… на вот. Моим сунули, чтоб по городу разнесли. Я особо ретивого попридержал, да только чую, тем, кто им платит, не по нраву придется. И мои многие шумят… волчата подросли…

— Не удержишься? — Истомин листочек взял, очочки на нос напялил, пробежался взглядом и сплюнул. — Вот же ж…

— Не знаю. Попробую, но чую, полыхнет скоро. Если вдруг…

— Не переживай. Позабочусь. И об этих тоже… может, тебе того… сгинуть куда?

Сгинуть-то можно, только вот свои ж не поймут, случись возвращаться, многие это исчезновение припомнят… нет, надобно иначе. И Басурман покачал головой.

Взяли его у самого Марушкиного дома, где ждали, и это было плохо: стало быть, знали и про Марушку, и про дочку. Он сперва почти поверил, что это обыкновенные пьянчужки: пахло от них самогоном, терпко, резко. И пожалуй, именно эта резкость и насторожила.

Басурман остановился.

Шагнул было назад.