Каждый сам по себе".

– Мы выпили. – Толик неожиданно встал и нащупал на столе белую бутылку «Малибу», налил себе в первый попавшийся стакан, не слишком чистый на вид. О Тане он даже и не вспомнил. Казалось, он разговаривает сам с собой. – Потом Валера еще раз сказал, что это шутка. Что справку можно подделать.

Ведь я художник. А я смеялся. Боже, как я смеялся!

Я заорал на него, я кричал, что он придурок, что я тоже сперва не верил, что я делал анализы в трех различных центрах анонимного обследования и результаты были одни и те же! Я швырнул ему две остальные справки – они всегда со мной!

Он, не отрываясь, выпил полстакана рому, но глаза у него остались трезвыми. Таня впервые видела такую муку в человеческом взгляде. Это было что-то совершенно беспомощное и в то же время необыкновенно злобное. Наверное, так приговоренный к смерти смотрит на своего палача. В этом взгляде не было никакой надежды. Совсем как в аду.

– Мы тогда напились, – продолжал Толик, наливая себе еще рому. Выцедил из бутылки последние капли и снова осушил стакан до дна. Потом сунул в рот сигарету. Она погнулась и зажглась только с одного бока, но он, казалось, этого не заметил. – Мы напились, и я уснул. Что делал он, я не знаю. Проснулся я поздно, не помню, который был час. Светило солнце. Он стоял в комнате спиной ко мне и разговаривал по телефону. Я сел и стал одеваться.

Мне хотелось поскорее уйти. Помню, что тогда я уже обо всем пожалел. Пожалел, что сказал ему про себя.

Я ведь никому не говорил. Я был уже одет, а он все еще разговаривал… Мне не хотелось задерживаться, и я сказал ему, что ухожу. И еще сказал, чтобы он молчал о том, что я болен. О себе пусть говорит, но обо мне – ни слова. Он прикрыл трубку ладонью и обернулся ко мне.

Толик глубоко затянулся и медленно выпустил струйку дыма. Прикрыл глаза ладонью и тут же взглянул на Таню.

– Я увидел его лицо и понял, что ему конец.

Я не знал, что он сделает через минуту, но что ему конец – это я понял сразу. В этих глазах уже все было.

Язык у него слегка заплетался. Алкоголь начинал оказывать свое действие.

– За ночь он прошел тот путь, который я преодолел за два месяца… Нет, он ушел даже дальше меня по этой дороге… Знаешь, дорога страха не бесконечна. В конце всегда смерть, и мы видим, к чему идем.

Но одни тащатся медленно, цепляются за каждую кочку… Другие, наоборот, бегут, чтобы скорее со всем покончить. И знаешь, трусы вовсе не те, кто тащится. Сильнее всего боятся как раз те, кто бежит.

– Все это очень хорошо, – сказала Таня. Она сама удивилась, услышав, как резко прозвучал ее голос. – Да только в тот момент он разговаривал со своей матерью. Она до сих пор вспоминает этот разговор и не может понять, что случилось с единственным сыном. Почему он сделал это? Он, молодой, удачливый, веселый… Здоровый, наконец!

– Мне все равно, что он сделал. – Толик медленно погасил сигарету в пустом стакане. Она слабо зашипела, ткнувшись в мокрое донышко. – Я вышел из квартиры и спустился во двор. Что было дальше – не видел. Я узнал об этом только в клубе, где-то неделю спустя.

– Ты знал, что ведется следствие?

– Откуда? – меланхолично ответил тот. – Во всяком случае, я его не убивал, если ты это хочешь сказать. Нет, нет, прошу не вешать на меня чужие грехи. Это было самоубийство!

– Но за его спиной стоял ты. Это ты вытолкнул его из окна! Твои слова! Ты хотел его убедить, что он болен. Ты даже не сказал, что один человек может заразиться СПИДом, а другой нет. Ты не оставил ему ни одного шанса.

Толик рассмеялся. Он смотрел на нее и заливался странным, бессмысленным смехом. Таня снова вспомнила о том, что она здесь одна. Одна – и наедине с опасно больным человеком. Конечно, она не допустит, чтобы он к ней приблизился… В таком состоянии он мог ее укусить только для того, чтобы заразить. Но Толик не двинулся с места. Он сидел и смеялся. Глаза у него стали мутные, совсем пьяные. Теперь было видно, насколько он пьян.

Наверное, он успел выпить еще до того, как Таня познакомилась с ним в баре.

– Деточка, ты такая дурочка, – сказал он, внезапно оборвав смех. – Тебе кажется, что ты права… Обвиняешь меня? А я честно говорю – хотел тебя трахнуть. Я только об этом и думаю. Трахнуть кого-нибудь, без резинки, в худших традициях андеграунда. Трахнуть и заразить! Как заразили меня.

Черт возьми, как все это глупо! Будто реклама презервативов… До чего можно докатиться, когда боишься, ты себе не представляешь… Уходи.

Закончил он несколько неожиданно, но Таня была этому рада. Она повернулась и, не прощаясь, вышла в коридор. Входную дверь она отперла самостоятельно. Все это время она прислушивалась, но в комнате было тихо.

Толик жил на пятом этаже. Лифт, к Таниной радости, работал даже после полуночи. Она нажала кнопку и с нетерпением ждала, когда подъедет хлипкая, громыхающая кабина. Все в этом доме было каким-то допотопным, даже запахи. Тут пахло прогнившим войлоком, деревом, крысами. Ей показалось, что в углу что-то пошевелилось, и она буквально впрыгнула в лифт, когда он, наконец, подошел.

Едва выйдя из подъезда, она будто ослепла. Здесь, в центре Москвы, было темно, как в глухой степи.

Во дворе ни одного фонаря. Два крыла дома были нежилые – там проводилась реконструкция. Редкие освещенные окна совсем не давали света. Она машинально опустила руку в карман и нащупала тяжелую, необыкновенно тяжелую авторучку. Фонарик! Таня достала его, нажала на кнопку, и на землю упало бледное пятно света. В этот миг наверху стукнула рама окна и раздался громкий голос:

– Ты еще там?

Таня задрала голову и увидела силуэт Толика. Он сидел на подоконнике, свешиваясь во двор и вглядываясь в темноту. Таня испугалась. Ей показалось, что он хочет повторить поступок Валеры. Она замахала ему фонариком и закричала:

– Не делай этого! Не надо!

– Вот дура, – раздался его негромкий голос. – Запомни – я из тех, кто цепляется! Ты поняла? Я пройду эту дорогу медленно, очень медленно… Лови!

В воздухе мелькнуло что-то белое. Во дворе-колодце ветра не было, и лист бумаги долго планировал между стенами. Таня бегала за ним, задрав голову, светя в воздух фонариком и подворачивая каблуки на выбоинах. Толик смеялся, следя за ней из окна. За ее передвижениями он мог следить по огоньку фонарика.

– Когда я сдохну и мои картины поднимутся в цене, ты это продашь и купишь себе что-нибудь на память! – крикнул он, слез с подоконника и с шумом захлопнул окно.

Лист бумаги опустился еще ниже и коснулся каких-то кустов. Таня сунула руку между колючими ветвями и осторожно высвободила листок. Поднесла к нему фонарик и в бледном пятне света увидела «Ад одиночества».

Только выйдя на освещенную улицу, Таня погасила фонарик и аккуратно свернула лист ватмана в трубочку. Накрапывал дождь, а зонта у нее не было.