– Боже мой, – сказала она. – Что с вами?

Он похлопал по траве.

– Сядь, пожалуйста.

– Что случилось?

– Сядь, сядь. У меня плохая новость.

Помня, что они в пределах видимости, она села чуть поодаль от него.

– Моя мать больна, – сказал он. – У нее рак. Рак почки. Я только что узнал.

– Я вам очень сочувствую, – сказала Пип. – Я и не знала, что у вас с ней есть связь.

– Я сам с ней не связываюсь. Но она иногда дает о себе знать. Я обрубил в одностороннем порядке.

– Оставить вас одного?

– Нет, побудь. Ты чего-то хотела?

– Неважно.

– Я бы предпочел слушать про тебя, чем думать про нее.

– У нее серьезный рак? Какая стадия?

Он пожал плечами.

– Настолько серьезный, что она хочет приехать повидаться со мной. Я к ней приехать не могу при всем желании. Это хоть маленькая, но удача. От этого решения я избавлен.

– Мне хочется вас обнять. Но нельзя: нас могут увидеть.

– Это хорошо. Ты вообще очень хорошая, между прочим.

– Спасибо. Но… вы на меня не сердитесь?

– Конечно, нет.

Она кивнула, не зная, верить ему или нет.

– Большую часть жизни я ее ненавидел, – сказал он. – Одну из причин ты знаешь. Но сейчас я получил этот имейл и вспомнил, что это не настоящие причины – вернее, ими не все исчерпывается. Только половина. Вторая половина в том, что я никогда не мог перестать любить ее, несмотря ни на что. Я забываю про это, могу на годы забыть. Но теперь этот имейл…

Он шумно выдохнул; Пип не смела взглянуть и потому не знала, смех это или плач.

– Мне кажется, любовь важнее, чем ненависть, – сказала она.

– Для тебя – конечно, еще бы.

– Как бы то ни было, я вам очень сочувствую.

– Тебе, может быть, надо о чем-нибудь мне рассказать? Я могу организовать встречу без посторонних глаз.

– Нет. Мне не о чем рассказывать. Я более-менее уверена, что это ваша паранойя, и только.

– Тогда чего ты хотела?

Она повернулась к нему и лицом показала, чего. Его глаза, которые были красны, расширились.

– О… – произнес он. – Понятно.

Она опустила взгляд в землю и тихо заговорила:

– Мне очень скверно из-за тогдашнего. И я думаю, в другой раз может быть лучше. В смысле, если это вообще вам интересно.

– Да. Более чем. Я и надеяться не мог…

– Простите меня. Вы спросили, чего я хотела, но мне не следовало отвечать. Не тот момент.

– Тот, тот. Не волнуйся. – Он бодро встал, казалось забыв о своих горьких переживаниях. – На следующей неделе я поеду в город повидаться с ней. Я боялся этого, но теперь не боюсь. Я подумаю, как устроить, чтобы ты поехала со мной. Как тебе такой план?

Пип едва хватило воздуху, чтобы ответить.

– Да, хорошо, – сказала она.

Одним из довольно экзотических свойств Проекта была невозможность конфиденциальной электронной переписки. Внутренняя сеть была устроена так, что все чаты и электронные письма были доступны всем ее участникам: программисты, так или иначе, могли прочесть любое сообщение, и давать им такое преимущество было бы нечестно. Если, скажем, девушка проявляла интерес к парню (а такое происходило нередко, хотя здешние парни не были сверхпривлекательны физически), она договаривалась с ним о свиданиях либо через открытую сеть, либо при личных встречах. И вот, выходя следующим вечером из главного здания, Пип почувствовала, как Андреас вкладывает ей в руку записку.

Радуйся: твои шпионские дни, вероятно, окончены. Никакой правдоподобной легенды придумать не получается. Ты едешь со мной, потому что я встречаюсь с потенциальными инвесторами и из всех практикантов твоему суждению доверяю больше, чем чьему-либо. Но подумай хорошенько, готова ли ты к тому, чтобы на тебя теперь смотрели иначе. Я соглашусь с любым твоим решением. Пожалуйста, сожги эту записку. А.

На веранде, над темной рекой, Пип уничтожила записку на огне зажигалки, которую оставила Коллин. Она скучала по Коллин, задавалась вопросом, не предстоят ли ей самой три года, когда ее так же будут морочить, – но в то же время чувствовала в себе победную силу. Она глубже Коллин зашла в темную реку, глубже, чем просто по колени, и была более или менее уверена, что отношения с Андреасом у нее уже продвинулись дальше. Все это было очень странно и выглядело бы еще страннее, не будь ее жизнь такой странной с самого начала. Самой странной из всех была для нее мысль, что она может быть чрезвычайно привлекательна. Это противоречило всему, в чем она была убеждена, – или, по крайней мере, всему, в чем хотела быть убеждена; ибо в глубине души, где нет места притворству, может быть, каждый человек считает себя чрезвычайно привлекательным. Может быть, это просто человеческое свойство.

– Я встречусь с вашей матерью? – спросила она Андреаса неделю спустя, когда Педро вез их по дороге, круто поднимавшейся по склону долины.

– А ты хочешь? Из моих женщин с ней встречалась только Аннагрет. Моя мать была к ней очень добра – до поры до времени.

Пип была слишком взволнована словами “моих женщин”, чтобы отвечать. Относились ли они к ней тоже? Похоже, что да.

– Она очень обаятельна, – сказал Андреас. – Тебе она, наверно, понравится. Аннагрет она очень нравилась – до поры до времени.

Пип опустила окно машины, подставила лицо прохладному воздуху раннего утра и прошептала: “Я – твоя женщина?” Вряд ли Андреас мог это услышать, и все же не исключено, что услышал.

– Ты – мое доверенное лицо, – сказал он. – Мне интересно, что ты, с твоим трезвым умом, о ней скажешь.

Он положил руку на ее бедро и оставил. Почти все ее мысли за последнюю неделю сводились к одному. Симптомы влюбленности проявлялись еще ярче, чем во времена Стивена: сердце билось чаще, парализующая неловкость давала себя знать сильней. Но симптомы эти были двойственны. Во многом так же, наверно, чувствует себя осужденный, идущий к виселице. Когда ладонь Андреаса, вызывая в ней дрожь, поползла в расщелину между бедрами, в ней ни отваги, ни даже мысли не возникло потянуться к нему рукой, отвечая тем же. Становилось очевидно, что слово “добыча” здесь уместно. Влюбленность была сродни тому, что испытывает в зубах волка трепещущая добыча.

Понаторев в испанском, она поняла все, что Андреас сказал Педро. Педро должен приехать к отелю “Кортес” на следующее утро к шести. Скорее всего, Андреас будет его ждать, но если не будет, Педро надлежит отправиться в аэропорт, встать там с плакатиком “Катя Вольф” и привезти ее в отель.

Андреас явно намеревался провести наедине с Пип весь сегодняшний день, всю ночь и, может быть, завтрашнее утро. Как нелепо было, что вначале им надо три часа просидеть на заднем сиденье, пока Педро то ускоряется, то тормозит перед “лежачими полицейскими”. Какая мука все эти rompemuelles!