София подошла ближе и вспомнила ту, прежнюю Бланш, роженицу, хрупкую, грустную, но все же такую сильную и упрямую.

Худое тело принцессы содрогнулось, когда она подняла глаза и увидела Софию.

— Я пришла из-за Теодора, сына моего покойного супруга, — поспешно объяснила София. — Его объявили предателем короля. Ему пришлось бежать.

Взгляд Бланш не стал теплее, и София снова невольно съежилась, как в ночь, когда потух взгляд Изидоры, а прибежавшая Катерина смотрела на нее с нескрываемым укором. Она обвинила ее во всем случившемся. В жалком крушении карьеры Теодора в университете. В его побеге, в смерти Изидоры. Бланш, по крайней мере, не начала с упреков.

— Вы сказали, — начала она твердо и в то же время ворчливо, — что книги не опасны...

София нервно сглотнула. Бланш не приказала своим дамам покинуть комнату. Они стояли неподвижно и смотрели на Софию с недоверием и легким укором.

— Вообще-то, — продолжала Бланш, — не только Теодор считается предателем, но и мой муж Луи.

— Но он же наследник!

— Именно поэтому! — твердо сказала Бланш. По ее хрупкому телу снова прошла судорога. В прошлом году она носила двойняшек, но потеряла их задолго до ожидаемого срока. После этого она больше не могла зачать, и ее фигура оставалась по-мальчишески угловатой, как в юности. Ее тело было похоже на тело маленького пажа, который склонялся перед ней вместе с другими дамами, наученный нарезать ей мясо кусочками во время трапезы и гладить ее собак.

Дофина больше не сказала ни слова, предоставив Софии возможность сделать выводы из сказанного прежде.

Наследник... подозрение в предательстве... как по заказу... на руку королю...

Такого не случалось ни с одним другим дофином. Сначала король с нетерпением ждал сына, гордо и торжественно праздновал его рождение, а потом начал ненавидеть собственное чадо и бояться его, с тех пор как сын подрос и мог претендовать на трон.

«Король полон недоверия», — как-то сказал брат Герин. Разве удивительно, что теперь он подозревает и сына? Все знали, что он с радостью отсылал его из Парижа на сложные задания и толкал на самые опасные сражения.

Губы Бланш задрожали. Хотя она и решила упрямо молчать, но горестные мысли не позволили ей продлить раздумье Софии.

— Оглянитесь вокруг! — воскликнула она громко и властно. — Прошли годы с тех пор, когда вы не боялись приходить сюда сами, вместо того чтобы присылать своего сына как лакея. Уже тогда этот серый двор начал просыпаться и расцветать, чтобы превратиться в последующие несколько лет в блестящий дворец. Мой муж и я изменили здешнюю жизнь. О да, я придерживалась вашего совета искать то, к чему лежит сердце. И я делала это, прогоняя вонь и дым, требуя от своих дам, чтобы они обучились чтению и письму. Когда при дворе устраивали пир, я приглашала лучших музыкантов и певцов Парижа, а также рассказчиков, которые захватывали внимание всех слушателей и даже акробатов, пожирателей огня и других фокусников. Ни один из иностранных послов не смеялся над маленькой Францией и провинциальным Парижем. Вдруг случилось так, что обычаи, царящие здесь, блюда, приготовленные при дворе, одежда наших самых красивых женщин и храбрых рыцарей стали считаться образцом во всей Европе, как когда-то во времена великой Элеоноры Аквитанской. И это еще не все: мой муж и я последовали также и совету Теодора учиться не только у него, но и общаться с другими учеными мужами. Мы говорили с ними о философии и теологии и, разумеется, о политике. Я делала все это потому, что вы сказали, будто у меня есть на это право!

Стоя перед Софией, она возбужденно подняла руку, будто хотела добавить что-то, но снова замолчала. Под равнодушными взглядами придворных дам, которым было все равно, мучается ли она в родах или борется за власть с королем, она села на стул и опустила голову так низко, что ее лицо закрыли упавшие волосы.

София смотрела на согнутую фигуру, совершенно забыв, что торопилась сюда для того, чтобы задать Бланш несколько тревожных вопросов. Намного раньше еще она хотела спросить, потребовать от Теодора отчета о том, что происходит при дворе, насколько сильна партия, которая, не таясь, спрашивала о заслугах Филиппа и сравнивала стареющего короля с молодой, честолюбивой наследной парой.

Был ли тот, кто столько лет не хотел ничего иного, кроме как избавиться от своей супруги Изамбур, хорошим королем? — думали некоторые. Разве он не обрек страну на длительную безнадежную войну с Англией? И разве не стал двор намного уютнее с тех пор, как там правила деловитая Бланш?

Ответив на эти вопросы, люди могли потребовать, чтобы Луи был коронован еще при жизни отца и перенял власть!

— Госпожа, — начала она.

Что-то теперь стало ей ясно, но что-то по-прежнему было окутано туманом. Очевидно, королю удалось заранее отделаться от возможных соперников, и он использовал для этого борьбу папы за правоверность Парижского университета. Но она все еще не понимала, каким образом ему это удалось.

Бланш же не собиралась ничего ей объяснять.

Однако она убрала волосы с лица и заговорила глухим голосом. То, что она сказала, прозвучало грубо и в то же время горько:

— Убирайтесь к черту, госпожа!

— Я не хотела этого! — защищалась София. — Если б я могла предположить... я бы никогда...

— Убирайтесь к черту, госпожа! — повторила Бланш. — Лучше бы я умерла тогда в родах, чем пережить такой позор. Хорошие люди горят на площади де Нуази, только потому, что их подозревают в том, что они хотят свергнуть короля и возвести на трон Луи. А теперь наследнику придется долгие годы молить его о прощении. Вы посоветовали мне никогда не оглядываться на солнечную страну моего детства, но теперь, когда я последовала этому совету, — где еще у меня может быть светлое будущее? Вы сказали, я вправе сделать свою жизнь радостной — но разве теперь мне не больно вдвойне видеть, как разрушается все, что я создала? Лучше бы я слушалась закона, который предписывает женщине молчать и рожать детей.

Последовавшая тишина была больнее слов. Эхом отдавались не только голос Бланш, но и голоса всех женщин, с которыми Софию сталкивала жизнь и которые проклинали ее. Однако эти голоса звучали приглушенно и перекричать их не составляло труда.

— Что бы я ни совершила, — начала София, — я не могла посеять в короле недоверие. Я не виновата в этом! Как я могла предположить, что он вздумает вредить собственному сыну? И еще я не понимаю, как ему удалось воспользоваться усилиями ничтожных профессоров...

Бланш обхватила спинку стула в форме львиной головы своими маленькими детскими ручками.

— Вы что, еще не поняли! — прошипела она. — Тут дело не только в неправильном учении и Аристотеле. Здесь дело в... ах, да бог с ним. Спросите кого-нибудь другого. Не я придумала все это. Я только хотела бы, чтобы вы никогда не появлялись в моей жизни.

Софию так и подмывало возразить, что в таком случае ее уже давно не было бы в живых.