Джудит вынула из сумочки гребень и попыталась привести в порядок волосы. Над каминной полкой висело зеркало; встав на цыпочки, она смогла увидеть в нем свое отражение. Из зеркала на нее глянуло незнакомое лицо: щеки раскраснелись на ветру, глаза сияли как звезды. Она подумала: это наружу рвется счастье. Убрала гребень и повернулась к Эдварду.

Он был великолепен – небрит, но великолепен. Очень загорелый, крепкий, сильный, здоровый. Заказав кофе, он снял свою промокшую лыжную куртку и остался в вельветовых брюках и темно-синей водолазке. Брюки потемнели от влаги, и, когда он встал у жарко полыхающего камина, от них пошел легкий пар.

– Ты выглядишь отлично, – сказала она.

– Ты тоже.

– Мы не знали, что ты приедешь.

– Я не стал слать телеграмм. Но с самого начала знал, что приеду. Рождество я не променяю ни на какие горные лыжи на свете. А если бы я сообщил, когда приеду, мама стала бы суетиться насчет встречи на вокзале и прочей ерунды. Лучше не связывать себя обещаниями и сроками, особенно когда едешь с континента. Никогда нельзя быть уверенным, что успеешь на поезд и не отменят паром.

Джудит поняла его логику и мысленно с ним согласилась.

– Так когда ты приехал? – спросила она.

Он полез в карман брюк за сигаретами и зажигалкой, и ей пришлось дожидаться ответа, пока он не прикурил. Выпустив облачко дыма, он улыбнулся ей:

– Я же говорю: ночным поездом, в семь утра.

– И никто тебя не встречал.

Он поискал по сторонам, где бы присесть, облюбовал дряхлое кресло, передвинул его по ковру поближе к огню и устало в него опустился.

– И как ты поступил?

– Звонить домой, чтобы просить забрать меня на машине, было несколько рановато, а на такси я пожалел денег, так что пришлось оставить вещи на вокзале и направиться прямиком в папчиков клуб, где я молотил в дверь, пока меня не впустили.

– Я не знала, что ты тоже член этого клуба.

– Да я и не член, но меня там знают. Я наплел им какого-то душещипательного вздора, и они разжалобились. А услышав рассказ о том, что я провел два дня в пути, изнемог и покрылся коркой грязи, даже разрешили воспользоваться ванной, и я целый час отмокал в горячей воде, а потом одна сердобольная леди накормила меня завтраком.

– Эдвард, ну ты и смельчак! – изумилась она.

– Я подумал, это может сойти за неплохой анекдот. Завтрак был превосходный: яичница с ветчиной, сосиски и горячий-прегорячий чай. И клянусь небом, как раз когда я заканчивал грандиозное пиршество – а у меня перед тем двенадцать часов маковой росинки во рту не было, – как ты думаешь, кого я увидел перед собой?.. Папчика!

– И он был изумлен не меньше моего?

– Вроде того.

– У тебя просто нет сердца, ведь с ним же мог случиться удар!

– О, не говори глупостей. Он был страшно рад меня видеть, только и всего. Он сел, мы вместе выпили еще чаю, и он сказал мне, что ты приехала с ним за подарками к Рождеству и что вы встречаетесь тут в половине первого. Вот я и пошел тебя искать, хотел поторопить.

– Как ты догадался, что я в «Медуэйзе»?

– Просто тебя больше нигде не было, и я в конце концов пришел туда. И нашел тебя там, – усмехнулся он.

Джудит растрогалась, представив, как он бродил в такую ужасную погоду по Пензансу и искал ее, сердце ее отозвалось приливом теплой, нежной благодарности.

– Ты мог просто сидеть в уютном кресле в клубе и читать газету.

– У меня не было охоты сидеть ни в клубе, ни где-нибудь еще. Я насиделся в душных поездах. Теперь рассказывай, как ты…

Но прежде чем она успела что-нибудь сказать, вернулся старик-официант, неся на подносе кофейники, чашки с блюдцами и тарелку с двумя на удивление маленькими печеньями. Эдвард опять пошарил в кармане штанов, вытащил оттуда горсть монет и заплатил.

– Спасибо, сэр.

Когда он ушел, Джудит опустилась коленями на потертый коврик перед камином и разлила кофе по чашкам. Кофе был черный и со странноватым запахом, но действительно горячий.

– Чем ты занималась все это время? – расспрашивал ее Эдвард.

– Ничем особенным. Училась.

– Боже, я тебе сочувствую. Но не горюй, скоро школе конец, и ты будешь удивляться, как могла все это выносить. А Нанчерроу?

– Стоит пока.

– Глупышка, я спрашиваю: что там творится? Кто дома?

– Я полагаю, что все. Теперь, когда ты приехал.

– А друзья и родственники?

– Приехали Пирсоны из Лондона. Вчера вечером.

– Джейн и Алистер? Отлично, они стоящие гости.

– А их дети с няней прибудут, кажется, сегодня вечерним поездом.

– Ну что же, каждый из нас должен безропотно нести свой крест!

– И Томми Мортимер обещал быть, но когда именно – не знаю.

– Он неминуем, как судьба. – Эдвард протянул, копируя медоточивый голос Томми: – «Диана, голубушка, капельку мартини?»

– О, да будет тебе, ты преувеличиваешь.

– Да я, в общем, даже люблю этого старого чудака. Афина привезла какого-нибудь томного воздыхателя?

– На сей раз нет.

– Одно это уже повод для веселья. Как поживает тетя Лавиния?

– Я еще не виделась с ней. Сама только вчера приехала из «Святой Урсулы». Но я знаю, что она будет на рождественском ужине.

– Она будет как королева в своем платье из черного бархата… наша милая старушка. – Он отпил из чашки и скривился. – Господи, какая гадость!

– Расскажи про Арозу.

Жалобно звякнула чашка, когда он резко, решительно поставил ее обратно; ясно было, что больше он к этому кофе не притронется.

– Ароза – это потрясающе! Все подъемники для горнолыжников были в исправности, и народу не так много. Фантастический снег, и весь день светит солнце. Мы катались с утра до вечера, а потом почти всю ночь танцевали. Там открылся новый бар, «Три графа», все туда ходят. Мы выметались оттуда только в четыре часа утра. – Он напел: – «Кругом твердят, что ты прекрасна, но и без слов мне это ясно!» Мы заставляли музыкантов играть эту мелодию каждую ночь.

Мы. Кто это – мы? Джудит подавила внезапный прилив зависти.

– С кем ты там был?

– Да так, с друзьями по Кембриджу.

– Наверно, было здорово.

– Ты никогда не каталась на лыжах?

– Нет, – покачала она головой.

– Когда-нибудь я возьму тебя с собой.

– Я не умею.

– Я тебя научу.

– Афина говорила, ты учишься летать на самолете.

– Уже выучился. Теперь у меня есть удостоверение квалифицированного летчика.