Когда Роза в то субботнее утро пробудилась от посткоитальной дремы в своей спальне под самой крышей, Удивительный Кавалери стоял перед задрапированным шарфами зеркалом и с необыкновенным интересом разглядывал свое голое отражение. Натянув на голову подушку, Роза лежала смирно, желая подольше понаблюдать за его самосозерцанием. Она по-прежнему ощущала в своих вдохах запах его дыхания, вкус его губ, что-то среднее между сигаретным дымом и кленовыми листьями. Поначалу, наблюдая за Джо, Роза думала, что он погрузился в обычное самолюбование, а поскольку она считала недостаток его тщеславия в отношении своей внешности — заляпанных тушью рубашек, мятых пиджаков и потрепанных брючных манжет — тоже своего рода тщеславием, за которое она его любила, ей стало забавно. Розу заинтересовало, видит ли Джо, сколько весу за последние несколько месяцев он добавил к своей длинной, худощавой фигуре. Когда они только начали встречаться, он был так поглощен работой, что редко уделял внимание еде, совершенно загадочным образом существуя на диете из кофе и бананов. Однако по мере того, как сама Роза, к своему великому удовольствию, начала все больше и больше поглощать Джо, он стал регулярным гостем за обеденным столом в доме ее отца, где никогда не бывало меньше пяти блюд и трех разных сортов вина. Ребра его уже не торчали наружу, а тощий мальчишеский зад набрал вполне мужской вес. Все выглядело так, думала Роза, как будто Джо наконец-то включился в процесс постепенного переноса себя из Чехословакии в Америку, из Праги в Нью-Йорк, и с каждым днем все больше его оказывалось по эту сторону океана. Тут Роза задумалась, не это ли он сейчас изучает — неоспоримое доказательство своего существования здесь, на этом берегу, в этой спальне, в качестве ее, Розиного, Джо. Какое-то время Роза лежала, просто разглядывая его обтянутые кожей позвонки, белый камень сутулых плеч. Вскоре, однако, она начала замечать, как Джо снова и снова сужает и распахивает глаза, сперва крепко сжимая их в уголках, а затем выдавая какое-то сущее пучеглазие. При этом он постоянно шевелил губами, твердя какую-то скороговорку или заклинание. Время от времени делал широкие жесты, эффектно помахивал пальцами в воздухе, со смутной гордостью указывая на какое-то незримое диво.

Наконец Роза потеряла терпение и сбросила с головы подушку.

— Черт, чем ты там таким занимаешься? — воскликнула она.

Джо подскочил от неожиданности и сшиб сигарету с пепельницы на туалетном столике. Быстро ее подобрав и стряхнув пепел с ковра, он подошел к кровати и сел.

— Давно наблюдаешь?

— Час, — соврала Роза.

Джо кивнул. Неужели он действительно целый час вот так там простоял, делая дурные глаза и дивясь невесть чему.

— Такое впечатление, как будто ты пытался сам себя загипнотизировать или что-то в таком роде.

— Пожалуй, пытался. Кажется, я немного нервничаю, — сказал Джо. За многие вечера, проведенные в компании заядлых и образованных говорунов, его английский существенно улучшился. — Ведь мне предстоит выступать перед твоей семьей. Перед твоим отцом. — Отец Розы многие годы не появлялся на семейных торжествах Саксов, а сегодня собрался туда только ради того, чтобы увидеть выступление Джо. Дылду Муму пригласили также и на религиозную часть торжеств, тем утром в Б'най Ешуруне, но боже упаси, сказал он, прикинув, что не был в синагоге аж с 1899 года. — Сейчас он думает, что я лучший фокусник в Нью-Йорке, — продолжил Джо. — Потому что никогда меня не видел. А после сегодняшнего вечера он станет думать, что я просто мазила.

— Ему страшно понравится, — сказала Роза, тронутая тем фактом, что мнение ее отца так много значило для Джо. Она сочла это очередным доказательством того, что Джо всецело ей принадлежит. — Не волнуйся.

— Угу, — отозвался Джо. — Ты уже думаешь, что я просто мазила.

— Ну нет, только не я, — сказала Роза, пробегая ладонью по его бедру и ухватывая Джо за пенис, который тут же стал проявлять новый к ней интерес. — Я знаю, что ты маг и волшебник.

Роза уже дважды видела его выступление. Правда заключалась в том, что Джо был талантливым, но легкомысленным исполнителем, склонным переоценивать свои силы. Свою карьеру он, как и обещал, возобновил на званом обеде Гофмана в отеле «Треви». Старт вышел довольно паршивый. Забыв о презрении, которым его учитель Бернард Корнблюм обливал подобные «механизмы», а также поддавшись фатальной слабости к рисковым и эффектным жестам, что всю жизнь его изводила, Джо безнадежно запутался в «императорском драконе», сложном, детально спланированном фокусе, реквизит для которого он купил в «Магической лавке» Луиса Таннена. В этом избитом клочке пародийно-китайского вздора времен расцвета Чин Лин Фу шелкового «дракона» в латунной клетке заставляют выдыхать огонь, а затем откладывать уйму цветных яиц. Каждое из этих яиц затем дают осмотреть свидетелю на предмет любых признаков швов или отверстий, после чего раскалывают серебряной волшебной палочкой, извлекая оттуда какую-нибудь личную вещь одного из членов аудитории, который до того момента понятия не имел о пропаже своих часов или зажигалки. Обшаривание чужих карманов никогда не было сильной стороной Джо. К тому же он был отчаянно лишен практики. А потому в вестибюле отеля «Треви». еще до выступления, вышел неприятный инцидент с некой Идой, тетушкой новоиспеченного бар-мицвы, а точнее — с ее бисерной сумочкой. Инцидент был поспешно замят Германом Гофманом. Уже во время представления Джо, возясь с «драконом», опалил себе правую бровь. После этого он быстро перешел к картам и монетам. Здесь тренировки самого последнего времени и врожденная ловкость рук славно ему послужили. Джо заставлял монеты в полдоллара и карточных дам вести себя самым что ни на есть причудливым образом, наделял их разумом и эмоциями, преображал в различные погодные явления, поднимая настоящие бури тузов и призывая с небес молнию из пятицентовиков. После того как Джо завершил свое выступление, юный Морис Гофман привел к нему друга, у которого через две недели ожидался собственный бар-мицва. Мальчик был решительно настроен уговорить своих родителей пригласить туда Джо. Последовали новые приглашения, и внезапно Джо обнаружил, что становится модным артистом среди богатых еврейских подростков мужского пола из Верхнего Вест-Сайда. Многие из этих мальчиков, понятное дело, были преданными читателями комиксов «Эмпайр». Их, похоже, ничуть не заботило, если Джо вдруг ронял туза или неверно читал их мысли. Они его обожали, и он это обожание принимал. По сути, Джо теперь активно искал компании тринадцатилетних мальчиков — причем не столько теша свое самолюбие, думала Роза, сколько отчаянно тоскуя по младшему брату. А кроме того, эта компания — уважительная, насмешливая, желавшая погружения в благоговейный трепет, упорная в своем желании добраться до подноготной каждого фокуса — определенно сулила благо для Томаса по его прибытии. Младшему братишке Джо безусловно не помешали бы друзья со столь пытливым разумом, как кроткие, так и бескомпромиссные, как невзрачные, так и симпатичные, однако в целом превосходно одетые, без всяких теней на лицах, не считая тех, что бывают от прыщей или от зарождающейся бородки. Эти мальчики выросли свободными от страха вторжения и оккупации, жестоких и деспотичных законов. И, поощряемый Розой, Джо начал, сперва пробно, ощупью, а затем с великим рвением предвосхищать превращение своего брата в американского мальчика.