Ее трясло от ярости. Самым ужасным было осознание того, что несчастные богатые люди попадутся на эту удочку. Как раз это и предполагал Аром. И поплатился жизнью.

Рама Супачай внимательно смотрел на нее. Казалось, ее слова совсем его не задели. Он выглядел скорее удивленным, как будто заметил неожиданное поведение одной из своих крыс.

— Итак, вы полагаете, что это неверно: забыть то, что заставляет человека страдать или чего он стыдится? Верно, доктор?

Теперь казалось, будто вся эта ситуация его забавляет.

Сириль заморгала.

— Я полагаю, что этим должен заниматься человеческий мозг. И время.

Исследователь подошел к ней и медленно сказал:

— Однако вы не говорили такого несколько лет назад.

Сириль вытаращила глаза.

— Простите?

Рама Супачай скрестил руки на груди и сделал еще один шаг в сторону Сириль, рассматривая ее, будто объект своих исследований в лаборатории.

— То есть вы действительно ничего не помните? Интересно…

Он почесал подбородок. Сириль вздрогнула.

— Объясните… — слабым голосом попросила она.

— Даже увидев меня, вы ничего не ощутили? Никаких воспоминаний? Совсем ничего?

Сириль почувствовала, как внутри у нее все заледенело: она не понимала, о чем говорит тайский исследователь.

— Нет, я вас никогда не видела.

Рама загадочно улыбнулся.

— Вы были одной из первых. A-а, должно быть, я переборщил.

— О чем вы говорите?

— Вы что, не помните нашу встречу? Это было тогда же, во время конгресса. Вы обратились ко мне десять лет назад, когда я еще работал в Бангкоке. С тех пор я существенно улучшил свою технику: больше нет полной «отключки». По крайней мере, в большинстве случаев.

Сириль хотелось убежать как можно дальше, заткнуть уши, но она не могла даже пошевелиться.

— С чего бы я обращалась к вам? — наконец удалось произнести ей.

— Вы хотели кое-что забыть.

— Ах да! — воскликнула она истерическим голосом. — И что же?

Губы Рамы Супачая сложились в легкую улыбку.

— Последний месяц своей жизни.

Его слова ранили Сириль, будто стекло. Она сидела, окаменев, на деревянном ящике. Тело ее было ледяным, словно она давно покинула мир живых. У нее перехватило дыхание, сердце, казалось, перестало биться в груди, а мозг — функционировать. Время как будто застыло. Она не могла пошевелиться, а ее способность мыслить куда-то исчезла. Деревья бонсай превратились в сгорбленных стариков, злобно смеявшихся над ней. Небо потемнело, море разволновалось, на оконном стекле заблестели капли воды. Похоже, поднялся ветер… Сириль была в шоковом состоянии. Ее ум блуждал в какой-то нелогичной местности, где невозможное становится возможным.

— Доктор, с вами все в порядке?

Она подскочила от испуга, словно ее резко разбудили. Кровь, похоже, снова начала циркулировать в ее жилах и достигла головного мозга.

— Я вам не верю… — слабо выговорила она.

Рама Супачай прищурился. Тени вытянулись. Он позвал охранника и что-то сказал ему на тайском языке. Несколько минут спустя в помещении появился мальчик лет десяти, одетый в футболку и шорты цвета хаки. Рама Супачай включил в оранжерее свет и бросил несколько слов ребенку, который неподвижно стоял, склонив голову. Потом он обратился к Сириль:

— Подойдите, доктор, и обследуйте его.

Сириль потребовалось несколько секунд, прежде чем она сумела пошевельнуться. Она встала, не понимая, о чем хочет сообщить ей Супачай, и подошла к мальчику, смотревшему на незнакомую женщину ничего не выражающим взглядом.

— Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила она.

— Я же вам сказал: обследуйте его. Вы сами все поймете.

Пальцы Сириль, не зная, что искать, ощупывали ребенка: его руки, ноги, живот, голову. Потом отодвинули пряди волос со лба… и вдруг она даже вскрикнула от удивления…

* * *

Париж, 13 часов

Такси остановилось у входа в отделение неотложной медицинской помощи больницы Кошен. Тони открыл дверь и помог Мари-Жанне, надевшей черные очки, выйти из машины. Он взял сумочку девушки, подал ей руку, и они молча прошли до здания хирургической ортопедии.

— К счастью, это лишь перелом таза, — сообщил он. — Ему предстоит иммобилизация в течение восьми дней, после чего — тренировки ходьбы на костылях. Вот увидите, у вас тоже все будет в порядке.

— Может быть, перейдем на «ты»? — предложила Мари-Жанна, опираясь на руку Тони.

Какое облегчение почувствовала она, когда он вошел в ее палату в больнице Кенз-Веня, куда Тони отправился сразу после того, как убедился, что с Нино все в порядке. Они долго беседовали. Мари-Жанна, доверившись ему, рассказала все: о Жюльене, о Бенуа, о своем ужасе при мысли о том, что он вернется. Поговорив с врачом, Тони сделал Мари-Жанне предложение, от которого она не могла отказаться:

— А что, если вы поживете у нас, пока не вернется Сириль?

Мари-Жанна и Тони поднялись на четвертый этаж и вошли в палату Нино.

— Привет! — воскликнул сицилиец, увидев знакомые лица.

— Познакомься с Мари-Жанной.

— Мы уже знакомы.

Племянница Сириль узнала этот голос, вежливый и властный. Она слышала его в Центре и тут же вспомнила красивого брюнета, которому он принадлежал. Тони усадил ее на стул.

— Мари-Жанна останется у нас до возвращения Сириль, — объяснил он.

— Отличная идея, — ответил Нино устало.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Тони.

— Как человек, которого сбил мотоцикл.

Тони наклонился и запечатлел на его лбу поцелуй.

— У меня есть хорошая новость и плохая.

— Начни с хорошей.

— Полиция нашла владельца мотоцикла.

Нино бросил на него мрачный взгляд.

— А плохая?

— Это Маньен.

Медбрат некоторое время молчал, «переваривая» информацию.

— Его арестовали?

— Да.

Мари-Жанна заерзала на стуле.

— Рудольф Маньен?

— Ты его знаешь? — спросил Тони.

— Да. Он ненавидит Сириль, и это взаимно.

Нино попытался пошевелиться, но каждое движение причиняло ему боль.

— Тони, ты проверял мою электронную почту? Есть новые письма?

— Нет, ничего.

Мари-Жанна снова поерзала на стуле.

— Боюсь, что она в опасности.