— Аквила, — сказал второй.

Третий повторил то же самое.

— Что это значит? — шепнула я.

— Они голосуют в пользу банкира, — ответил Юба. — А нам предстоит увидеть, на что способны разгневанные плебеи.

Снова и снова звучало имя Аквилы. Наши охранники напряглись.

— Может, пора уходить, — с беспокойством сказала я.

— Кто-то должен проголосовать в пользу Туллии! — воскликнул мой брат. — Не может быть, чтобы всех подкупили.

Однако присяжные говорили одно и то же. Толпа начала волноваться; слышались громкая брань и угрозы мести. Впрочем, когда остался последний голос, люди снова умолкли.

— Аквила.

Туллия бросилась с возвышения прямо к отцу. Но вместо того чтобы пасть к нему в утешительные объятия, девушка рухнула на колени и обнажила шею. Все случилось так быстро, что даже охранники не успели вмешаться. Как только зрители осознали произошедшее, над Форумом пронеслись нечеловеческие вопли. Центурион зарезал родную дочь, чтобы избавить ее от рабства и надругательства.

Луций зажал рот ладонью, и даже Александр побледнел. Не стоило ждать, как дальше развернутся события. Мы уже наблюдали ярость плебеев — и в цирке, и на суде над рабами Гая Фабия, но сегодняшний гнев был еще ужаснее.

— Скорее! — выкрикнул Юба, схватив меня за руку. — Скорее!

Луций и Александр устремились за нами к выходу. К тому времени, когда мы вернулись на Палатин, кто-то из быстроногих рабов уже сообщил о случившемся и на платформе Августа собрались сотни людей, чтобы издали посмотреть на Форум. На сенатском дворе что-то полыхало — возможно, помост, на котором отец убил свою дочь, не желая отдать ее на поругание. Форум был усыпан движущимися багровыми точками: солдаты пытались гасить огонь, но он занимался уже в других местах.

— Зачем это? — раздраженно бросил Тиберий. — Как они будут жить, оставшись без лавок?

— Им наплевать, — ответила я. — Зато Сенат получит ясное послание.

— Какое? — осведомился приемыш Цезаря. — Что плебеев нельзя допускать в суды? Что отныне слушания придется проводить втайне?

— Она была жива, — печально проговорила Юлия. — Еще вчера она была жива.

Агриппа сделался мрачнее тучи — наверное, думал о своей дочке Випсании.

— Я должен был тоже пойти.

— Ничего бы не изменилось, — заверил его Витрувий. — Присяжных купили.

Октавия хранила молчание, глядя на огоньки, что вспыхивали на Форуме. Один за другим они гасли, но ветер еще доносил до нас крики ярости.

— Думаете, отца привлекут к суду за убийство? — спросила я, ни к кому не обращаясь.

— Она была собственностью Аквилы, — ответил Юба. — Если тот потребует возместить убыток, то привлекут.

— Хоть бы этого негодяя кто-то прирезал! — прошипела вдруг Юлия. — Точно так же, как Туллию зарезал ее отец.

К сестре Цезаря неуверенным шагом приблизилась юная девочка по имени Фаустина.

— Хозяйка, повар сказал, что ужин готов.

— Рано! — рявкнула госпожа, и бедняжка съежилась.

Я впервые слышала, чтобы Октавия повысила голос на кого-нибудь из рабов.

— Мы можем остаться здесь и смотреть на пожар, — произнес Витрувий, — а можем пойти на виллу. Девушку все равно не вернуть.

Невеселый это был ужин. Вместо праздника в честь возвращения воинов получилось безрадостное поедание пищи. В триклинии к нам присоединились Галлия и учитель Веррий. За ужином все намеренно избегали разговоров о том, что произошло на Палатине. Рабыня сыграла на арфе, нам подали несколько блюд и вина, после чего Марцелл принялся расписывать свои подвиги, а Тиберий даже попотчевал нас поэмой, написанной после кровавой битвы. Александр наклонился к Луцию и прошептал:

— У тебя получилось бы куда лучше.

Заметив, как они секретничают, племянник Августа вопросительно посмотрел на меня. Я беспомощно улыбнулась. Интересно, ему-то как долго известна вся правда?

— Что нового в Риме? — обратился ко мне Марцелл.

С новостями было негусто. Разве что Парфенон почти завершили, да месяц назад началось строительство театра.

— Сходим посмотреть завтра? — обрадовался Марцелл.

— Хочешь сказать, после школы? — напомнила мать.

Не будь рядом Веррия, думаю, наш доблестный воин закатил бы глаза. Вместо этого он любезно улыбнулся.

— Ну конечно… скажи, Витрувий, как мой театр будет выглядеть?

— Не спрашивай у меня, — усмехнулся тот. — Спроси у Селены. Она твой архитектор.

— Серьезно?

— Разве не ты велел доверить ей главный эскиз?

Марцелл широко ухмыльнулся.

— Ну так что?

— Будет похоже на Большой цирк, — начала я.

Он довольно хлопнул себя по колену, и у меня от счастья едва не лопнуло сердце.

— Арки в три яруса и колонны в коринфском стиле, — продолжила я.

— Хватит места для скачек?

— Сын! — укоризненно воскликнула Октавия.

Все только рассмеялись.

В конце вечера Юба застал меня врасплох, когда я исподтишка следила, как Марцелл прощается с Юлией до утра, как обещает ей долго-долго не уезжать больше ни в какие походы.

— Их брак был предрешен много лет назад, — произнес нумидиец. — Что теперь толку глазеть?

— Я не глазею! — вырвалось у меня.

— А как это называется?

— Наблюдаю…

Я хотела сказать что-нибудь еще, но Юба уже удалился.

Брошенное им замечание терзало меня всю ночь. Даже наутро, во время занятий, когда полагалось внимательно слушать Витрувия, я продолжала думать об этих горьких словах. Впрочем, когда Фаустина ворвалась в атрий, прервав салютарий Октавии, Юба все-таки вылетел у меня из головы.

Витрувий поднялся из кресла. Я взглянула на него.

— Кажется, кто-то кричал?

— Не знаю.

Мы отправились посмотреть.

— На каждом храме, — захлебывалась рассказом Фаустина, — висит воззвание, длинное, что твоя стола. И еще, говорят, Аквилу прикончили!

— Во сне? — воскликнула я, вспомнив желание Юлии.

— Нет, — обернулась девочка. — На Авентине. Его бросили подыхать, как свинью, и никто не хочет идти свидетелем.

— Почему я не удивляюсь? — прошептала Октавия.

В атрий вбежали Луций и Александр.

— Что случилось? — спросил у Витрувия сын.

— Свершилось плебейское правосудие, — отвечал тот.

Между слушанием по делу Туллии и нашим июньским отъездом на Капри появилось еще семь воззваний. Агриппа выставил часовых у всех святилищ, но мятежник стал приколачивать свитки к окнам лавок, каждая из которых немедленно обретала невероятную известность среди плебеев. А когда лавочникам пригрозили заточением, воззвание появилось прямо на массивных кедровых дверях виллы Августа. Свиток сорвали еще до того, как мы успели его прочитать, но кое-кто из рабов его видел. История разнеслась по Риму со скоростью вспыхнувшего пожара.