– Войдите.

– Мисс Делейни, вас желает видеть один джентльмен, – сказала костюмерша. – Французский джентльмен. Некий мистер Лафорж.

– Некий мистер Что? Скажите ему, чтобы он уходил. Вы же знаете, я никого не принимаю перед спектаклем.

– Он очень настаивает. Он принес пьесу и хочет, чтобы вы ее прочли. Говорит, что вы были знакомы с его отцом.

– Это старо. Скажите ему, что я слышала такое не раз.

– Он днем прилетел из Парижа. Говорит, что его пьеса скоро пойдет в Париже. Он сам сделал перевод и хочет, чтобы ее лондонская премьера состоялась одновременно с парижской.

– Не сомневаюсь, что он этого хочет. Но почему он выбрал меня?

– Потому что вы были знакомы с его отцом.

О господи! Впрочем, почему бы не подыграть?

– Как он выглядит?

– Довольно мил. Блондин. Загорелый.

– Задерните занавеси. Я буду разговаривать из-за них. Скажите ему, что он может зайти только на две минуты.

Безрадостная перспектива – провести остаток жизни за чтением пьес каких-то безвестных французов.

– Здравствуйте. Кто ваш отец?

– Здравствуйте, мисс Делейни. Мой отец просил меня засвидетельствовать вам его почтение. Его зовут Мишель Лафорж, и он был знаком с вами много лет тому назад в Бретани.

Мишель… Бретань… Какое странное совпадение. Разве не вспоминала я Бретань в воскресенье днем в Фартингзе?

– О да, конечно. Я очень хорошо помню вашего отца. Как он поживает?

– Все такой же, мисс Делейни. Совсем не постарел.

Должно быть, ему за пятьдесят. Интересно, он не бросил привычку лежать на скалах, разыскивать морских звезд и соблазнять молоденьких девушек?

– Ну и что за пьесу вы хотите мне показать?

– Пьеса из восемнадцатого века, мисс Делейни. Прелестная музыка, очаровательный антураж, и лишь вы одна можете сыграть роль герцогини.

– Герцогини? Я должна быть герцогиней, да?

– Да, мисс Делейни. Очень красивой и очень порочной герцогиней.

Ну, положим, герцогиней я всегда могу стать. Хотя еще не приходилось. А быть порочной герцогиней куда более соблазнительно, чем герцогиней добродетельной.

– Что же делает ваша герцогиня?

– У ее ног пятеро мужчин.

– Только пятеро?

– Если пожелаете, я могу добавить шестого.

Где другой халат, голубой? Кто-то еще стучит в дверь. На мою уборную смотрят как на общественный бар.

– Кто там?

Голос привратника служебного входа:

– Вам телеграмма, мисс Делейни.

– Хорошо. Положите на стол.

Люсьен испортил мне волосы. Откуда этот завиток над правым ухом? Всегда все надо делать самой. Раздернем занавеси.

– Еще раз здравствуйте, мистер Лафорж.

А недурен, совсем недурен. Красивее отца, насколько я его помню. Но очень молод. Совсем цыпленок.

– Так вы хотите, чтобы я была герцогиней?

– А вы бы хотели быть герцогиней?

Да, я бы хотела. Я бы не возражала. Я буду и королевой Шюбой, и девчонкой из борделя, если пьеса интересна и забавляет меня.

– Вы где-нибудь ужинаете, мистер Лафорж?

– Нет.

– В таком случае возвращайтесь после спектакля. Вы отвезете меня поужинать, и мы поговорим о вашей пьесе. А теперь бегите.

Он ушел. Он исчез. Затылок у него действительно очень мил. В громкоговорителе прозвучал голос ведущего режиссера:

– Четверть часа, прошу приготовиться.

Костюмерша показала на лежащую на столе телеграмму:

– Вы не прочли телеграмму, мисс Делейни.

– Я никогда не читаю телеграммы перед спектаклем. Разве вам это до сих пор не известно? Папа никогда не читал. Не читаю и я. Это сулит беду.

Мария остановилась перед зеркалом и застегнула кушак.

– Вы помните песню Мельника из Ди? – спросила она.

– Что это за песня? – поинтересовалась костюмерша.

Костюмерша улыбнулась.

– Вы сегодня в отличной форме, не так ли? – сказала она.

– Я всегда в отличной форме, – ответила Мария. – Каждый вечер.

Приглушенный шум зала, говор зрителей, щелчки и потрескивания громкоговорителя на стене…

Покинув столовую в Фартингзе, Найэл поднялся в свою комнату, бросил в чемодан оставшиеся вещи, снова спустился вниз, вышел из дома и, свернув на подъездную аллею, направился к гаражу. У него хватало бензина, чтобы доехать до берега. Со стратегической точки зрения одно из несомненных достоинств Фартингза заключалось в том, что он располагался между Лондоном и тем местом, где Найэл держал свою ветхую лодку.

Но сейчас такое местоположение было более чем достоинством. Оно означало спасение души. Найэл всегда водил машину весьма посредственно, а сегодня вел еще хуже – его рассеянность прогрессировала. Он не замечал дорожные знаки и указатели «Левый поворот» или «Одностороннее движение». Он ехал не на тот свет, но не специально, а потому, что на какое-то мгновение путал зеленый и красный цвета; или наоборот – пропускал смену огней светофора, и только яростные гудки скопившихся за ним машин пробуждали его от забытья, толкали к поспешным и часто опасным действиям. Марии, Селии и всем, знавшим Найэла, казалось чудом, что его до сих пор ни разу не оштрафовали и не лишили водительских прав.

Именно по этой причине, сознавая свою неспособность водить машину в дневное время при оживленном движении, Найэл любил ездить по ночам. Тогда он чувствовал себя спокойно. Никто ему не мешал. В вождении машины по ночам есть особое очарование. Как и в работе. Ночью все удается лучше, чем днем. Песня, сочиненная в три часа ночи, часто оказывается лучше песни, сочиненной в три часа дня. В сравнении с прогулками при свете луны дневные прогулки кажутся унылыми и бесцветными. Как хорош лосось в предрассветные часы, как вкусен кусок сыра. Какой заряд энергии приливает из тьмы к голове, какая мощь, какая животворная сила. Последние часы утра и послеобеденные часы созданы для сиесты. Для того, чтобы лежать под солнцем. Спать за плотно задернутыми портьерами.

Ведя машину по тихим сельским дорогам к берегу моря, Найэл со свойственной ему спокойной рассудительностью обдумывал планы на дни грядущие.

Сейчас он ничем не может помочь Марии. В ближайшем будущем она станет поворачиваться к северу и югу, западу и востоку, как флюгер, покорный ветрам ее воображения. Будут гнев, смирение, бесшабашная бравада, слезы обиженного ребенка. Сыграв всю гамму чувств и переживаний, она, возможно, начнет сначала, но в иной тональности. Появится новый интерес, новое увлечение, и ее сдует на другое деление компаса. Хвала богам – ничто не способно долго причинять ей боль.