распускает Думу и не использует право отставки правительства. Правительство не ставит в Государственной думе вопрос о доверии, что также может повлечь за собой роспуск Госдумы. Дума, в свою очередь, отказывается от импичмента (кампания набирала силу). Внесение поправок в конституцию может осуществляться лишь на основе согласованной позиции. К письмам я приложил и проект закона о гарантиях неприкосновенности лицам, занимавшим пост Президента Российской Федерации.

Председатель Госдумы Г. Селезнев сразу же разослал письмо всем депутатам. Естественно, это моментально стало достоянием окружения Ельцина, и «семья» должным образом отреагировала.

Но сначала о том, почему с этой очень важной, как считал и продолжаю считать, инициативой выступил я сам. Абсолютно искренне считал, что Ельцину неловко быть автором проекта, который обеспечивает прекращение кампании по импичменту и гарантию его неприкосновенности после окончания конституционного срока. Думал, что ноябрьский разговор с Ельциным дает мне право на инициативу. Но при этом за президентом оставалась возможность корректировки текста заявления — в моих письмах подчеркивалось, что после одобрения предлагаемого подхода проект будет согласован с Ельциным.

Не скрою, я не очень стремился к предварительному одобрению текста письма, зная, что любой разговор на эту тему упрется в позицию «семьи», а просчитать эту позицию было совсем не трудно. Очевидно, при этом я не придал значения, а зря, тому, что, когда я направлял в парламент свои письма, президент находился в Центральной клинической больнице. Это было активно использовано против меня.

Сразу же на мою инициативу отреагировал Березовский. Отвечая на вопрос главного редактора газеты «Коммерсант», он сказал:

— Предложение Примакова — не желание стабилизировать политическую ситуацию, а желание проявить себя. А это опасно… Я увидел в Примакове человека, желающего сначала стать президентом, а потом думать о России.

Я воспринял это заявление не столько как сигнал, подаваемый Ельцину, но как отражение уже сформировавшейся точки зрения Кремля. И оказался прав.

До начала очередного доклада, когда телевизионщики снимают «картинку», Ельцин, насупившись, сказал мне:

— Что вы такое выделываете за моей спиной? — Встретив мой недоуменный взгляд, разъяснил: — Речь идет о вашем обращении в Госдуму.

— Борис Николаевич, я хотел бы разговор с вами вести не под прицелом телекамер.

— Хорошо, оставьте нас вдвоем, — сказал президент тележурналистам.

— Разве вы не помните предысторию? Мы с вами обсуждали вопрос о гарантиях президенту после его отставки. Речь шла не именно о вас, а вообще о президенте России. Я, естественно, считал и считаю, что нужно этот вопрос решить, но его следует рассматривать не самостоятельно, а в контексте других проблем, которые в совокупности будут служить стабилизации в обществе.

— Все равно, — сказал Ельцин, — вы должны были согласовать эту инициативу.

Из «источников Кремля» в СМИ немедленно поступила информация, что разговор президента и главы правительства был «тяжелым». Но шар был запущен, и предложение получило широкий резонанс. В результате администрации пришлось, в свою очередь, проявить инициативу. Заместитель главы администрации О. Н. Сысуев весьма добросовестно, со знанием дела возглавил подготовку альтернативного документа. Не думаю, что такой подход Сысуева был по душе всем в окружении Ельцина. Не всем им понравился — уверен в этом — и тот факт, что провести совещание членов Совета безопасности, посвященное подготовке этого документа, президент поручил мне. Это свидетельствовало о том, что чаша весов еще не склонилась в пользу тех, кто разрабатывал планы моей отставки. А может быть, такая комбинация предусматривалась с целью показать общественному мнению, что я «переориентировался»?

Совещание состоялось 5 февраля на Старой площади, в помещении, где когда-то заседало Политбюро ЦК КПСС. Альтернативное заявление имело определенные недостатки — взаимные обязательства относились теперь к предстоящим выборам в Госдуму; президентские выборы вообще не упоминались; ни слова не говорилось о необходимости снять вопрос об импичменте, что наводило на мысль о стремлении использовать кампанию по импичменту для «контратаки», в том числе против правительства, обвиняемого в «косвенном пособничестве» отстранению президента. В то же время заявление и в новом варианте содержало ряд полезных положений. Среди них — отказ без предварительных консультаций ставить вопросы об изменении конституции и отставке правительства, меры по улучшению условий выборов в Госдуму, «недопущение криминализации органов законодательной и исполнительной власти». Исходя из этого, мы поддержали проект совместного заявления. Однако идея совместного заявления — в моей редакции или «альтернативного» — так и не была реализована, ушла в песок…

Между тем рейтинг правительства и его руководителя продолжал расти. Но параллельно росло и количество публикаций и телепередач, в которых все более резкой и беспредметной критике подвергался кабинет, давались прогнозы по поводу его предстоящей замены.

Кульминацией, конечно, было заседание, на котором президент, оглядев всех сидевших за огромным круглым столом в Кремле, бросил свою «историческую» фразу: «Не так сидим». К этому моменту С. В. Степашин уже был назначен первым заместителем председателя правительства, и он-то «не так сидел». Вместо того, чтобы рядом с президентом, — через несколько стульев от него.

И все-таки мне казалось, что в вопросе о снятии меня с поста премьера позиции Ельцина и «семьи» не во всем совпадали. Впрочем, я думаю так и сегодня. Неужели я ошибался и тогда, и сейчас?

15 марта я посетил Бориса Николаевича в ЦКБ и после наставлений, как нужно вести себя с журналистами, советов встретиться с главными редакторами, побывать на телеканалах (что я, кстати, исправно делал), Ельцин сказал присутствовавшим при этом разговоре корреспондентам телекомпаний:

— В некоторых СМИ говорят, что кто-то хочет вбить клин между мной и премьер-министром. Природа еще не создала клина между Ельциным и Примаковым.

Через два года я прочел только что изданную в Москве великолепную книгу «Воспоминания» великого князя Александра Михайловича, который со слов С. Витте пересказал, как произошло снятие того с поста председателя Кабинета министров России. «Государь — восточный человек, типичный византиец, — сказал про Николая II Витте после своей отставки в 1906 году. — Мы говорили с ним добрых два часа; он пожал мне руку; он меня обнял. Желал мне много счастья. Я вернулся домой, не помня под собой ног, и в тот же день получил указ о моей отставке»[41].

Конечно, по масштабам того, что смог и успел сделать, я никак не сравниваю себя с блестящим премьером Витте. Да и президента Ельцина трудно заподозрить в византийской утонченности. Но все-таки жаль, что книгу эту я прочел не в тот момент, когда часть прессы изгалялась по поводу моего скорого ухода из правительства, а я ориентировался или, точнее, был дезориентирован публичными президентскими заверениями об обратном.

9 апреля на встрече в Кремле с руководителями глав республик Ельцин снова заявил:

— Не верьте слухам о том, что я хочу Примакова снять, правительство распустить и так далее. Все