Наступление на севере должен был вести 54-й ак в составе 22-й пд во главе с генералом Вольфом, 24-й пд во главе с генералом бароном фон Теттаном, 132-й пд во главе с генералом Линдеманном, 50-й во главе с генералом Шмидтом и усиленного 213-го пп. Численный состав наших дивизий, не имевших пополнений после боев на Керченском плацдарме, которые по штату должны иметь 15 860 (вернее – 15.859), на самом деле имели от 8000 до 10 000 человек, а в 132-й пд количество солдат и офицеров было немногим более 6000. Считаешь? Ну и как?

Я приказал 54-му корпусу сосредоточить свои силы на высотах севернее восточной оконечности бухты Северной. Участки укрепрайона необходимо было подавить огнем, чтобы взять их с тыла. Левый фланг корпуса должен овладеть высотами у села Гайтаны и юго-восточнее его, чтобы обеспечить наступление румынского горного корпуса.

Наступать на южном участке я поручил 30-му ак в составе 72-й пд во главе с генералом Мюллером-Гепгардом, 170-й пд во главе с генералом Зандером и 28-й легкой пд во главе с генералом Зингубером. 30-й корпус должен был захватить исходные позиции и артиллерийские НП с целью дальнейшего наступления к Сапун-горе. Но прежде нужно было овладеть первой линией обороны противника на рубеже Северный нос – Камары. Для выполнения этой задачи 72-й пд было приказано наступать по обе стороны шоссе на Севастополь. А 28-й лпд – захватить северную гряду восточнее Балаклавской бухты. 170-ю пд оставили в резерве. Местность там, напомню тебе, резко пересеченная, так что каждый обязан исполнять точную и хорошо просчитанную конкретную задачу. Румынский горный корпус должен был сковывать противника перед своим фронтом. Румынская 18-я дивизия – прикрывать наступление левого 54-го ак. Южнее 1-я румынская горная дивизия должна была поддерживать наступление северного фланга 30-го ак в районе Сахарной головки.

Что касается артиллерийской подготовки самого наступления, то мы отказались от огневого налета, это, если тебе известно, излюбленный прием нашего противника. Во-первых, ситуация была не та, да и боеприпасов не хватило. Потому артиллерия вела корректируемый огонь за пять дней до начала наступления пехоты. После во время корректировочного огня начал работать 8-й авиакорпус, совершая непрерывные налеты на военные и военно-тыловые объекты Севастополя, на портовые сооружения и аэродромы.

Главное командование предоставило в наше распоряжение мощные огневые средства. На позициях 54-го ак начальник артиллерии генерал Цукерторт имел в своем подчинении 56 батарей большой мощности и 40 батарей легкой артиллерии, 18 минометных батарей, их обслуживали солдаты 10-го и 14-го дивизионов. Знаю, что после войны было много разговоров о знаменитой пушке «Дора» калибра 800 мм, спроектированной для разрушения сооружений линии Мажино. Но ее эффективность невысокая, так, грозная игрушка. Однако «Дорой» был поражен склад боеприпасов на Северной стороне и несколько незначительных объектов. Артиллерией 30-го ак командовал генерал Мартинек, австриец по национальности. Он погиб, командуя впоследствии корпусом. А в 30-м ак он просто-таки блестяще организовал использование артогня, почти все снаряды дивизионов поражали цели противника. В его подчинении в двух дивизионах было 25 батарей. 30-му корпусу был придан 300-й отдельный батальон танкеток, которые, к сожалению, оказались совершенно бесполезными в боях. Да, еще румынский горный корпус имел 20 батарей.

Хорошим подспорьем для артиллерии было и то, что командир 8-го авиакорпуса генерал фон Рихтгофен выделил для наземных боев четыре зенитно-артиллерийских полка. В Севастополе мы показали высокий уровень массированного применения артиллерии по конкретным целям противника. Мне думается, что Советы на протяжении и первого периода войны и впоследствии неэффективно использовали свою артиллерию, в том числе и гаубичную артиллерию РВГК. Это были массированные обстрелы больших площадей, тогда как зачастую инженерные сооружения наших войск оставались не разрушенными. Так же бездарно действовали и некоторые командующих советских воздушных армий, громивших не столько наши войска, сколько уничтожавших собственные города; особенно это стало характерным с начала 1944 года, тогда действовали по принципу: «Мне приказано высыпать бомбы, вот я и высыплю весь боезапас, а есть там, внизу, в городе противник или нет, меня не интересует. Ведь если я не отбомблюсь, – Сталин снесет мне голову»… Ну что это за позиция? Для чего бомбить свои города, когда наши войска уже находились далеко за городской чертой? Чтобы потом обвинять нас какие мы варвары и как нещадно разрушали памятники старины… абсурд…

В канун наступления я выехал на ЮБК, где ознакомился с состоянием дел в 30-м ак, КП которого находился в бывшем великокняжеском дворце мавританского стиля, расположенном на живописной скале над берегом Черного моря. Тогда же произошла неприятная история, чуть не стоившая мне жизни. Для ознакомления с местностью требовалось совершить прогулку; нужно было установить что собой представляет дорога, идущая по берегу через Байдарские ворота в Севастополь, по которой шло снабжение 30-го армейского корпуса. Мы сели на итальянский торпедный катер, единственный корабль, который у нас был, и направились в сторону Балаклавы. Мы знали, что Черноморский флот, боясь нашей авиации, не решится взяться за обстрел этой дороги, имея после гибели крейсера и нескольких эсминцев приказ не рисковать кораблями. На обратном пути недалеко от Ливадии произошло несчастье, на катер налетели два советских истребителя, зашедших с солнечной стороны, чтобы мы их не заметили. К тому же шум моторов катера заглушил гул их двигателей. Вокруг засвистели пули и снаряды. В считанные секунды из шестнадцати человек, находившихся на борту, семеро было убито и ранено. Катер загорелся, в любой момент могли взорваться расположенные по его бортам торпеды. Командир ТК лейтенант итальянского флота держался геройски, принимая все меры к спасению катера и людей. Мой адъютант Пепо прыгнул в воду и добрался до берега, где остановил грузовик и добрался до Ялты, откуда он вызвал моторную лодку, отбуксировавшую нас в порт. В результате этой «прогулки» и инспекции южной дороги ранено три матроса, погибли итальянский унтер-офицер и начальник ялтинского порта капитан 1-го ранга барон фон Бредов. А ведь он так радовался, что наконец-то он, старый моряк, вновь ступил на палубу боевого корабля… Прямо у моих ног лежал мой самый верный боевой товарищ – водитель Фриц Нагель, тяжело раненный в бедро. Как мы ни старались, но кровотечение из артерии остановить не удалось. Фриц родом из Карлсруэ. Он был моим водителем с 1938 г. и нам многое пришлось пережить вместе; мне нравилось, что всякое угодничество было ему чуждо. Я сам доставил его в госпиталь Ялту, ему сделали операцию, но из-за большой потери крови он скончался. Мы похоронили его вместе с другими павшими тогда же товарищами на ялтинском кладбище, высоко над морем. Рядом с могилой Фрица Нагеля похоронен и капитан 1-го ранга фон Бредов.

Но война есть война, даже на этом райском побережье… Через несколько дней оперативная группа штаба армии прибыла под Севастополь и расположилась на КП в татарской деревне Юхары-Каралес в глубоком горном ущелье. Чуть в стороне – Юхарина балка, еще несколько дней назад здесь был авиаполк Черноморского флота, находившегося теперь на аэродроме в Херсонесе. По-видимому, Советам стало известно о месторасположении нашего штаба, может быть, они перехватили передачи нашей радиостанции. Только вот каждый вечер сюда стал наведываться «дежурный» летчик со своей старой «швейной машиной», чтобы сбросить несколько бомб. Впрочем, вреда от них не было.