Северо-восточная, чешская сторона Шумавского хребта куда более пологая, чем юго-западная, немецко-австрийская

Весь средневысокий шумавский хребет — от пограничного местечка Железна-Руда до южной границы области, береговой оконечности самого большого в Чехии водохранилища Липно, плотина которого перегораживает молодую Влтаву, — находится в распоряжении любознательных, но обязанных сохранять ответственное отношение к окружающей среде тури-тура-туристов. Самодельная велогонка Giro di Lipno, которой я подверг себя на другой же день после прибытия в этот благословенный край, 80 километров — самое простое из времяпрепровождений, возможности наслаждаться и пользоваться природой тут ограничены только здравым смыслом. Так что все мы неизбежно с большой пользой для физического здоровья и психики проводим в Шумаве свободное время, полной грудью дышим свежим воздухом, с удовольствием выпиваем и с аппетитом закусываем, а потом ночуем в каком-нибудь горном шале, по-местному horská chata, или в какой-нибудь прибрежной избушке. Всем другим хатам и избушкам я предпочитаю апартаменты Jezerka в крошечной деревне Пршедни-Вытонь: открыточный лейквью, свои пристань и площадка для гриля, бесплатный вай-фай, костел Святых Филипа и Якуба и террасная харчевня «У старого вдовца» в двух шагах. Но нужно понимать: наша вселенская посещаемость не делает заповедные леса Шумавы первобытнее. Ровно наоборот.

В любом лесу, учат писатели и философы, человек лицом к лицу сталкивается со своим прошлым, хотя бы потому, что почти все, что мы видим вокруг себя в чаще, в роще, в бору, — старше, увереннее, закоренелее нас. Лесная экосистема сложна и непостижима, любое тщание понять ее оборачивается метафизическим поиском, а попытки вовлечения в нее в конечном счете губительны. Лес остается вызовом человеку со стороны внечеловеческих сил, и сам факт его существования подтверждает ограниченность нашего понимания бытия. Управление лесом поэтому нереально и невозможно, и не только в книге в жанре фэнтези.

В те годы, когда Штифтер и Клостерман сочиняли оды родным просторам, обширными шумавскими угодьями управляли из недалекой от опушки Бланского леса резиденции в Крумау (Крумлове) аристократы из рода Шварценбергов. Поэты называли их очаровательный город в верховьях Влтавы воротами Шумавы. В наше время Чески-Крумлов, с тщательно приведенным в порядок замковым комплексом, с нарядной россыпью кварталов в стилях ренессанс и барокко, превратился в популярнейший международный адрес и, следовательно, источник бюджетных доходов.

В докоронавирусную эпоху с первого до последнего дня сезона в Чески-Крумлов прибывали десятки и сотни автобусов с туристами. Необременительная однодневная поездка из Праги — осмотр города с посещением замка, обед в рыбацкой харчевне, прогулка по древним улицам и площадям, по старому парку, а посередине его летний павильон для господ и озеро с кувшинками, сувенирный шопинг — входила в обязательную программу практически любого гостевого тура в Чехию. Несколько лет назад нам довелось в компании друзей провести в Чески-Крумлове новогодние праздники, и домой мы вернулись озадаченными: впечатление сложилось такое, будто посетили Юго-Восточную Азию, куда невероятным способом перенесся европейский пряничный город, — он был переполнен туристами из Китая и Таиланда. Удивление в этом древнечешском, но временно населенном азиатами мире вызывал, например, и ресторан азербайджанской кухни под замковой скалой, но таковы законы рынка: если открыта пиццерия, кто запретит открыть шашлычную? Потом я обнаружил точно такой же ресторан в Липно-над-Влтавоу и перестал удивляться: сетевая гастрономия пробивает дорогу даже в шумавские леса.

Как и искусство мирового уровня. В Бёмиш-Крумау родилась мать австрийского художника Эгона Шиле, наполовину чешка, наполовину немка, вышедшая замуж за венского железнодорожника. В 1910 году 20-летний суперталантливый живописец остро почувствовал необходимость сбежать из «мертвой Вены» — иными словами, от тамошней богемной жизни — и устроил себе в Крумлове маленькую мастерскую (а заодно и маленькую богемную жизнь); потом он неоднократно возвращался в этот городок. В подшумавской провинции молодого эксцентрика приняли, мягко говоря, настороженно, поскольку этот ученик Густава Климта в своем экспрессионистском творчестве подробно интересовался эстетикой женского (да и мужского) тела, рисовал аморальные эротические акты, которые в то целомудренное время людям строгим казались порнографией, да еще путался с малолетними моделями, однажды ненадолго угодив за такие вот беспорядочные связи в тюрьму.

Водохранилище Липно в южной части Шумавы

Когда Шиле не был занят созданием ню своих муз или автопортретов, тоже без ничего (даже заказал себе огромное зеркало в раме, которое отражало художественные объекты под необычными углами), он забирался на башню замка или еще куда повыше, чтобы произвести карандашные эскизы городских пейзажей. Красками эти необычные полотна он наполнял, вернувшись в Вену: прообраз цветной спутниковой фотосъемки, крыши, крыши и крыши, в прорехах едва проглядывают площади и улицы. Теперь пейзажи Шиле стоят десятки миллионов, и, когда один такой лет двадцать назад украли из крумловского Egon Schiele Art Centrum, встрепенулись и Чехия, и Австрия. Шиле, об этом уместно вспомнить в наши непростые времена, умер в октябре 1918 года от испанки. Смертоносным гриппом он заразился от своей жены и модели Эдит, еще одной жертвы пандемии.

Если окажешься в городе, ничего не зная про Шиле, ни за что не скажешь, что Чески-Крумлов годен для прорывной физиологической живописи. Четыре века назад Крумау, в средневековье входивший во владения семьи Розенберг (Рожмберк)[59], стал столицей обширного герцогства, занимавшего часть территории нынешнего Южно-Чешского края, и это поставило на облик города тяжелую печать барочного совершенства. В XVII столетии в городе успешно княжили штирские аристократы Эггенберги, получившие земли в Богемии за верность императору, проявленную в пору восстания чешских сословий, но свое династическое древо они засушили. В 1719 году Крумау достался другому австро-немецкому вельможе, Адаму Францу Карлу цу Шварценбергу. Камергер, тайный советник, главный конюший, маршал Высшего имперского суда, этот князь делал успешнейшую карьеру при дворе, пока во время охоты на оленей его случайно не подстрелил сам Карл IV Габсбург. Монархи никогда не грешат, даже если убивают своих верноподданных: на смертном одре Шварценберг назвал произошедшую с ним трагедию приговором небес.