– Посмотрим, куда приведет меня Святой Дух, – говорит он.

Пастор вытягивает из-за алтаря деревянный ящик с прозрачной пластиковой крышкой. Внутри, высовывая язык, извивается медноголовый щитомордник с метр длиной.

Джимми говорит, что хорошо ухаживает за змеями.

– Чищу их, забочусь о них, пою и кормлю мышами.

А потом он возвращает их в горы. (Несмотря на это, моя тетя Марти, борец за права животных, пришла в бешенство, когда узнала, кого я собираюсь посетить.)

Джимми садится на скамью и закрывает глаза.

– Ха-та-та-та-та-та, – произносит он.

Он произносит бессвязный набор звуков с нисходящей интонацией.

– Ха-та-та-та-та-та. О, спасибо, Иисус. Ха-та-та-та.

Джимми открывает глаза и нагибается за щитомордником. Одной рукой он берет его у головы, а другой около хвоста, делая медленные круговые движения.

– Ха-та-та-та.

Змея только высовывает язык. Джимми около минуты держит ее на уровне глаз. А потом медленно и осторожно опускает в ящик. И выходит из транса. Странно, но его внешность совершенно изменилась. Он выглядит счастливее, гармоничнее, он преобразился за эти две минуты. Может, так сиял Моисей, спустившись с горы.

– И как змея на ощупь? – спрашиваю я.

– Не холодная и не скользкая. Скорее как бархат.

– А что вы чувствовали?

– Радость, – говорит Джимми. – Словно на голову вылили ведро теплой воды.

Сам я не касаюсь щитомордника. Я обещал Джули. Она сказала: если так уж необходимо буквально следовать этому отрывку, всегда можно взять ужа. Писание не обязывает возиться с ядовитыми змеями.

Потом Джимми везет меня на пикник к другу. Мы едим курицу и торт и рассматриваем яркую китайскую картину с птицей. Мы говорим о наших семьях, и о бурых медведях, и об апокалиптических временах, в которые мы живем. А потом Джимми обнимает меня и говорит, что я должен приехать к нему еще и погостить подольше.

По дороге в аэропорт я слушаю по радио кантри-песню о конфликте Моисея с фараоном и думаю о двух поразительных вещах. Во-первых, там, в однокомнатной церкви, змеедержание вовсе не казалось таким уж диким. Где-то я вычитал отличную мысль: религия делает «странное обычным, а обычное странным». Здесь странное стало обычным.

А во-вторых, мне хочется, чтобы Джимми перестал трогать змей. Мои преподаватели антропологии в университете были бы шокированы. И Ральф Худ, религиовед, который связал меня с Джимми, – тоже. Он написал культурно-релятивистское эссе о том, что змеедержание – ценная разновидность богослужения и что змеедержец проникается значимостью жизни, побеждая смерть. Не судите, да не судимы будете.

Но, поскольку я до сих пор мыслю в категориях соотношения прибыли и риска, мне кажется, риск для жизни Джимми перевешивает прибыль в виде трансцендентального переживания. Мало кто из новых знакомых понравился мне так сильно, как он. И вот почти каждое воскресенье Джимми искушает смерть. Но почему? Потому что отрывок из главы 16 Евангелия от Марка был истолкован буквально. А некоторые исследователи Нового Завета вообще говорят, что изначально его не было в Писании. Я хочу, чтобы Джимми пережил трансцендентальный опыт с помощью танцев, пения гимнов или суфийского вращения[233]. Чего угодно.

Ну, Ральф Худ приводит старое высказывание горцев: «Если вы не верите в змеедержцев, помолитесь за них». Это мне по силам.

…Кто жаждет, иди ко Мне и пей.

Евангелие от Иоанна 7:37

День 306. Я вновь провожу утро в столовой для бездомных «Святые апостолы». В последнее время я пытался понять, как здесь распределяются задания. И вот что заметил: на раздачу напитков – а это первая остановка в главном зале, прямо рядом с входом, – всегда ставят… красивую волонтерку. Совпадение? Или они пытаются добавить сексуальности?

Я думаю, второе. Что, возможно, не по-библейски. Мы ведь должны заботиться о духе, а не о теле, правда? Сегодня работаю рядом с красавицей дня. Я наливаю розовый лимонад, она его раздает. Это невысокая блондинка в желтой футболке, лидер молодежной церковной группы из техасского города Абилина. Она протягивает стакан, говорит: «Хорошего дня», – и улыбается, как в рекламе морских круизов. Кажется, у нее отлично получается, но столовские старейшины суровы.

– Ты каждый раз делаешь шаг вперед, – резко говорит волонтер-ветеран. – Это задерживает очередь. Просто выдавай стакан.

Пристыженная блондинка кивает.

В столовой для бездомных почти всегда работает молодежная церковная группа. Никогда не видел здесь молодежную группу атеистов. Ага, я в курсе, у верующих нет монополии на добрые дела. И уверен, что толпы агностиков и атеистов в других столовых плюхают в тарелки картофельное пюре. И знаю, в мире полно светских организаций вроде «Врачей без границ», в которых состоят самоотверженные люди.

Но должен сказать, что гораздо легче творить добро, если веришь в книгу, которая этого требует. В старших классах наш директор, строгий мужчина в обманчиво жизнерадостных розовых очках, ввел «добровольные обязательные работы». Те, кто хотел окончить школу, должны были два часа в неделю заниматься добрыми делами.

Мы, ученики, страшно злились. «Добровольные обязательные работы» – это же оксюморон! Нельзя законодательно принудить к нравственности. Ее необходимо воспитывать. Кроме того, это было правило, установленное властями, а значит, хорошего от него не жди.

Но я хотел окончить школу, поэтому пошел очищать подносы в столовую для бездомных. И это оказалось не так уж плохо. Оглядываясь назад, понимаю, что обязательные добрые поступки – не худшая идея. Будь я предоставлен сам себе, сидел бы дома и играл в «Звездных рейдеров» на Atari 800[234]или мусолил папин цензурированный Playboy. Может, Конгрессу стоит взять пример с моей школы – или с мормонских миссионеров, или с израильской армии – и потребовать от американцев гражданской сознательности. Оканчиваешь школу, и тебя на год отправляют в Амери-Корпус[235]. Таков закон.

…И сделай из них искусством составляющего масти курительный состав…