Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я не нарочно».
«Не нарочно, но безответственно, – отозвался он. – Незачем врываться в жизнь человека такой кометой на сорок минут».
Я задумалась тогда. И притихла – на сорок минут…
«Гриша, а невеста хорошенькая?» – уточняю я.
«Хорошенькая?! – обижается: – Скажете тоже! Красивая!»
Конечно, красивая. Блондинка? Шатенка…
Он уже в полной моей власти, я могу сделать с ним что угодно; с ним, с его девушкой, с городом Кострома. Разумеется, в литературном смысле… Я всю судьбу вынимаю из человека по косточкам – это моя настоящая профессия, моё искусство. Эмпатия тут ни при чём. Досочинить, домыслить, превратить в литературу любой рассказ и любую деталь – вот истинная задача писателя.
Бывает, после какой-нибудь долгой и насыщенной поездки исписываю весь блокнот; никогда не жалею времени – записать, хотя разговор этот может и не понадобиться в его буквальной передаче. Но – слово, но – выражение… Как там сказал недавно очень пожилой дядька-таксист, приехавший за мной в отель, чтобы везти в Шереметьево? Приехал в два тридцать утра, я спросила сочувственно, мол, тяжело по ночам за баранкой, в вашем-то возрасте? «А что делать, – легко ответил он. – Из куля в рогожу переворачиваться?»
Это рабочий материал, его у писателя должно быть много – целые тюки, вагоны-тележки. Никогда не знаешь, что в какой момент работы пригодится. Запускаешь руку в эту кучу-малу и вытаскиваешь чью-то фразу, чью-то давнюю улыбку, чьих-то родителей, оставшихся в Виннице во время войны и поэтому… Нет, не то, другое требуется… А, вот оно: давняя болтовня с таксистом, вёз меня на Ленинградский вокзал, – а я ехала выступать в Питер. Как он про бабку-то свою, про раскулаченную: в дороге в вагоне от аппендицита скончался её всегда здоровый молодой муж, и она оказалась в чистом поле с тремя детьми. Вырыла землянку в мёрзлом грунте, так и провела всю зиму, и никто не помер. И как она, будучи уже девяноста шести лет, оглохнув, пошла к врачу:
«Дохтар! Шось я плохо чую».
«Бабусь, идить до дому! Вы вжэ своё отслухалы!»
Вот! Тут и начнём возводить строительные леса.
Где ты, там и мир…
Лет восемь лежит у меня в закромах эпическая картина, увиденная мною на Поклонной горе: свадебная процессия. Возглавляли её поддатые жених с невестой, шли босые, упираясь друг в друга головами. За новобрачными шли свидетели, сильно хмельные и тоже почему-то босые. За ними, сгрудившись плотной свиньёй, брели гости, абсолютно пьяные и опять же босые. А за всеми ними, спотыкаясь и матерясь, падая и поднимаясь, тащился человек, весь обвешанный разной обувью…
Сей дивный перл безыскусного впечатления из жизни много лет ожидает своей очереди, чтобы засиять во всём гомерическом блеске под синим небом, над зелёным косогором.
«Эта способность удивляться мелочам – несмотря на грозящую гибель – эти закоулки души, эти примечания в фолианте жизни – высшие формы сознания, и именно в этом состоянии детской отрешённости, так непохожем на здравый смысл и его логику, мы знаем, что мир хорош» (В. Набоков).
Мир-то хорош… И круглосуточные водилы не раз восхищали меня сочетанием обширных знаний в какой-нибудь редкой области минералогии (с детства собирал камни, прочёл уйму книг разных академиков-геологов, да и сосед дядя Паша геологом был и много возился с мальчишкой, даже в партии с собой брал…) – и восхитительного невежества в других областях жизни. В истории христианства, например.
Сажусь в такси, водитель приветствует меня «Христосвоскресом!». Спасибо, говорю, и вас с праздником. Поясняю, что моя пасха уже миновала.
«Какая-такая ваша?» – интересуется, глядя на меня в зеркальце заднего вида. Я в хорошем настроении и потому охотно объясняю: вот, мол, какая, – та, от которой и ваша происходит, поскольку христианство – дочерняя фирма нашего очень старого концерна, иудаизма. По напряжённому лицу вижу, что не нравятся ему ни мои пояснения, ни весь этот никчёмный разговор.
«А вы бывали в Иерусалиме?» – спрашиваю.
«Да сто раз! – говорит. – У меня там шурин живёт. Гоняю к нему раз в месяц».
Я понимаю, что он имеет в виду, скорее всего, Новый Иерусалим под Москвой. И минут пять цветисто рассказываю о настоящем Иерусалиме, о центре мира, о месте зарождения трёх великих религий.
«А-а, – тянет водитель. – Знач, вам там близко и могилку навестить».
Тут уже я настораживаюсь.
«Чью могилку?» – спрашиваю.
«Ну как! Могилку Иисуса, кого ж ещё…»
Меня подмывает, конечно, пуститься в прояснение ситуации: ну там осторожно спросить, какая же, мол, могилка, когда Он воскресе и вознесе, с чем вы меня сейчас и поздравили? Но двигаться в этом просветительском направлении было бы явной и оскорбительной ошибкой. Слишком много баек слышала я от наших израильских экскурсоводов, да и сама влипала в оголтелые выяснения истины; слишком хорошо представляю уровень религиозных знаний у современного российского гражданина.
Не могу забыть трогательную реплику знаменитого эстрадного певца после экскурсии по Храму Гроба Господня: «А Иисус… и сейчас там лежит?» – вполголоса спросил он у экскурсовода.
Так что я умолкаю, мысленно дивясь столь уютному сочетанию в простом человеке абсолютного невежества в вопросах собственной религии с твёрдыми суждениями о ней же.
У израильских гидов, принимающих группы паломников из России, полные закрома таких вот историй, высказываний, поступков и вкусов этой специфической публики. Неизвестно, кто и как сколачивает эти группы. Судя по однообразию внешнего вида – платочки, бороды, чёрно-серые одеяния, как на поминках или похоронах, – можно предположить, что набирает их, частично субсидирует и, возможно, инструктирует перед поездкой какая-то православная епархия. Часто их сопровождает сотрудник в рясе.
К их великому огорчению, экскурсоводом в Израиле может быть только местный житель, сертифицированный Министерством туризма. Вот и терпят бедняги разные возмутительно лживые факты, возмутительные лица и возмутительные имена.
Наши экскурсоводы – поджарые, опалённые израильским солнцем, припылённые на маршрутах трёх великих религий, просоленные морскими ветрами – дело своё знают отменно, изрядно разбираются в психологии и навидались и наслушались от богомольцев такого – мама не горюй!
Выпавшую ей по расписанию очередную группу паломников моя подруга Лена, один из лучших экскурсоводов Израиля, воспринимает как божье наказание.
«Почему?» – спрашиваю.
«Да они… противные, – неохотно отвечает. – Ни черта не слушают, все «сами лучше знают», хотя Евангелий не читали и Нагорную проповедь от Тайной вечери не отличат. Главным образом, ищут могилку Христа-батюшки нашего – «поклониться»… Не знаю, из каких дальних селений их извлекают, но для многих – неприятный сюрприз, что Святую землю захапали эти… В подавляющем большинстве они – ярые антисемиты и даже не пытаются это завуалировать: «Ну что вы такое несёте, не надо факты уродовать! Богородица была простая русская женщина! Её даже звали – Мария!»