— Ну-ну, решайтесь. Быть может, вам не представится больше такой возможности.

— Может быть… — Шергин импульсивно встал и, пройдясь, поворотился к стене с часами, заложил руки за спину. — Я, понимаете ли, батюшка, монархист до мозга костей…

— Это не преступление, — покачал головой священник, — сие весьма достойный образ мыслей.

— Тогда ответьте мне, — Шергин порывисто развернулся, — почему государь, зная, что ждет Россию, — а он знал это, ему было передано, — почему он совершал ошибку за ошибкой? Почему не сумел предотвратить все это?

— Что ему было передано? — безмятежно спросил священник.

— Пророчество, предсказание, ясновидение — называйте как хотите, — нервно проговорил Шергин и уселся на стул.

— Ах вот оно что. Видите ли, пророчество — это не приказ, спущенный с неба. Иуде никто не повелевал пойти и предать. Напротив, Иисус остерегал его, говоря, что один из двенадцати станет предателем. Предсказание — лишь предупреждение о том, что может случиться.

— Да, верно. Оно и случилось. Николай был бессилен остановить это. И полночь будет длится долго. Гибель могла быть отсрочена, отменена вовсе, если бы были жесткие действия, если бы Россия покаялась…

— Но мы не покаялись. И государь-император выбрал свой путь.

— Тоже верно. Но и мы должны выбирать. Принять ли гибель России за реальность — и смириться, сложить оружие, сохранять Россию лишь внутри себя. Или же принять эту гибель только за вероятность, которую еще можно миновать, — и продолжать драться с этими… с этими красными дегенератами.

Он замолчал, бессильно обмякнув на стуле.

— Ваше лицо сейчас стало страшно, — произнес священник.

— А, Франкенштейн, — пробормотал Шергин.

— Гм… Ваше прозвище? Оно вам не подходит, — убежденно заявил отец Илья. — Однако я не о том. Неужто вы не видите повсюду знаки, глаголы небес? Только слепой их не узрит. И не приходило ли вам в голову, откуда на Руси столько зловонного гноя, который изливается из вскрытого нарыва? Думаете, большевики — мировое зло? Оставьте эти нелепости для барышень. Коммунары — скальпель в руках Господа. Какое же вы право имеете поносить инструмент, который держит Его врачующая десница? Да запретит вам Господь произносить хулу на них.

Шергин ошеломленно наблюдал за энергичными подскоками священнической бороды.

— Вы совершенно серьезно говорите это?

— Совершенно серьезно. Вы, русские офицеры и солдаты, готовы на смерть за умирающую Россию. Почему же вы думаете, что умирать сейчас нужнее, чем жить для России и своих ближних? Русский человек умеет умирать, а вот жить ему надо учиться, особенно нынче. Вот где геройство, а не в том, чтоб считать себя спасителями России. Благородство и рыцарство хорошо, а только Бог, может, и не требует от вас теперь в жертву ваши жизни. Да и так уж сколько полегло вас по всей земле русской. Думаете, не хватит? Узрите перст Господень, и будет вам благо!

Шергин встал, подошел к священнику и опустился на колени.

— Благословите, отче, — смиренно попросил он.

Тот размашисто перекрестил его, и полковник приник губами к благословившей руке. Затем вернулся на место.

— Я благодарен вам за эти слова. Однако скажите, откуда вам все это знать — про знаки, перст — в вашем медвежьем углу? Неужели отсюда так хорошо видно, что происходит в России?

Отец Илья прищурился. По лицу его разбежались мелкие веселые морщинки.

— Из медвежьего-то угла как раз бывает виднее. Не полагаете же вы, ваше высокоблагородие, что все важные события совершаются в центрах? А может, как раз в таких-то углах?

— Это какие же, например? — Шергин точно так же сощурился.

— Ну, например, через сто лет в медвежьем углу найдут вашу могилу, и это станет переломным моментом в истории новой России. А?

— Для священника у вас своеобразное чувство юмора, — усмехнулся Шергин.

— Да уж какое есть… Или вот, например. — Отец Илья повернулся к шкафчику, открыл дверку и запустил руку вглубь, за книги. Спустя мгновение на столе между самоваром и чашками на блюдцах обосновалась пирамидка из золота. — Видали такую премудрость?

— Откуда это у вас?

Шергин был сражен внезапным явлением старой знакомой.

— Не имеет значения. Но по вашему лицу я заключаю, что вам сие не впервые лицезреть. Вероятно, эти штучки путешествуют разными путями.

— Вы считаете, тут замешаны красные? — спросил Шергин.

Священник удрученно покачал головой.

— Вряд ли. Замешаны интересы посильнее. Большевики, что, они всего лишь дети. Злые, умственно изувеченные дети. Но они орудие — как человеческой корысти, так и милосердия Божьего. — Он вздохнул, помолчал и сказал: — А войну эту вам не выиграть. Дух в белых войсках не тот.

Шергин снова посмотрел на умершую в вертикальной позе стрелку часов. На этот раз ему показалось, что она еле заметно сдвинулась.

— В последнее время, — проговорил он, — меня посещает одна пренеприятная аналогия. Не так давно я и мои солдаты оказались свидетелями языческого камлания в здешних горах. Шаман призывал духов, чтобы исцелить болезнь, которую они же, по туземным верованиям, наслали… Кончилось все это весьма неприятно, но суть в другом. Вы ведь понимаете, о чем я говорю? На тяжело больную Россию мы своими действиями призываем все тех же духов, которые едва ли не причина ее нынешнего состояния. Мы думаем, что исцеляем ее, а она уходит от нас все дальше в потусторонний мир.

— Потусторонний мир… это вы метко выразились. А давайте-ка мы с вами, — батюшка оживился, задвигался, — еще чайком побалуемся.

— Благодарю, — Шергин поднялся, — я должен проверить караулы. Завтра, надеюсь, мы с вами увидимся.

— Постойте-ка, не хотите ли забрать эту вещицу?

Оттопыренным мизинцем священник показал на пирамидку.

— Не имею никакого желания.

— Берите, берите, — настаивал отец Илья. Он взял пирамидку и, поднявшись, втиснул ее в руку Шергина. — Доведется, вернете по адресу.

— Я не совсем понимаю вас…

— Да чего уж тут понимать. Ну, теперь идите с Богом.

Автоматически сунув пирамидку в карман, полковник коротко поклонился и вышел.

Безлунная ночь полностью скрывала в своем чреве убогие хибары Усть-Чегеня, деревянную церковь, истинное чудо для здешних мест, и даже белые горные зубцы — белки по-местному. Пять с лишком сотен полковых душ ночевали у костров в степи, начинавшейся прямо за огородами и курятниками. Обходя посты и окликая часовых, Шергин не переставал думать о том, что в ближайшие дни все разрешится. Правда, окончательный исход был неясен, но в любом случае на его мундир падет густая тень позора… Это было тяжелее всего.

До третьего поста он не дошел. В горло впиявилась налетевшая удавка, его резко дернуло и повалило наземь. Затем на него навалилось нечто многолапое и отвратительно пахнущее, стало возиться, затыкая рот вонючей тряпкой, намертво стягивая руки и ноги. Шергин пытался отплевываться, потому что от тряпки тошнило, мычал и изворачивался. Тогда его оглушили ударом по затылку.