минуту-с!» — потом шмыгнул к жандарму, поюлил около него, сказал ему что следует и остановился у подъезда с шляпою в руках, обратив почтительный взгляд и играющее лицо свое к Залетаеву.

Вслед за тем раздался потрясающий голос жандарма:

— Карету господина Залетаева!

Господин Залетаев, закутавшись в шинелишку, вздрогнул всеми своими нервами от этого восклицания. Дело было ясное, — но ему даже не верилось, что оно ясное, что нет в нем ошибки или недоразумения, — так велико было благополучие, до которого он дожил после многих испытаний! Сердце его билось сладким ощущением абсолютного счастия. В восторге он готов был кинуться на шею к жандарму и, расчувствовавшись совершенно, едва мог удержаться от радостных слез.

Выдержав первый порыв восторга, Залетаев бросил испытующий взгляд на разнообразные лица, его окружающие, и на всех прочитал глубочайшее изумление, страх и даже раскаяние в невнимательности к нему. Публика готова была, по-видимому, тут же, на месте происшествия, подать ему бумагу с обстоятельным изложением вины своей и с просьбой о великодушном прощении… Публике, то есть обществу, Залетаев готов был тут же и простить, но Павла Александровича, но господина Громотрясова и в особенности Настасью Павловну — ни за что в мире! Он решился поступить с ними, как граф Монте-Кристо поступил с своими врагами! Притом же этот Павел Александрович оказался решительным грубияном: стоит себе с дочерью и приятелем и дремлет в ожидании своего экипажа. До него как будто и не касается то, что интересует нынче все высшее общество!

Вдруг Павел Александрович очнулся и вздрогнул — и уставил изумленные глаза на торжествующего Залетаева, который как будто на минутку только, и то по собственной надобности, очутился возле самого Павла Александровича. Пробуждение этой особы воспоследовало по причине повторения громового восклицания жандарма:

— Карету господина Залетаева!

Залетаев, с своей стороны, с язвительною почтительностью поклонился Павлу Александровичу и Настасье Павловне, а господину Громотрясову только посмотрел в глаза и не поклонился…

— А, и вы здесь, Залетаев! — заметил Павел Александрович в ответ на его язвительный поклон, очевидно стараясь скрыть от него свое душевное смущение по поводу «кареты господина Залетаева».

Настасья Павловна тоже с непростительною хитростью, не выказывая своих несомненно жестоких страданий по этому великому поводу, отвечала на его нижайший поклон:

— А, здравствуйте, Залетаев!

В эту минуту загремел в третий раз голос жандарма: — Карета господина Залетаева!

Человечек на пружинах засуетился у подъезда. Залетаев снова поклонился Павлу Александровичу и Настасье Павловне, снова бросил язвительный взгляд на господина Громотрясова — и величественно стал спускаться с лестницы. Между тем человечек очищал ему дорогу: расталкивал лакеев и всепокорнейше просил «господ» посторониться — дать пройти господину Залетаеву. Залетаев прошел благополучно и торжественно между двумя рядами расступившегося для него «общества».

Карета стояла у самого подъезда, так что все: и общество, и публика, и Павел Александрович с фамилией) — могли видеть с лестницы, какая это карета и каков должен быть ее владелец. Человечек на пружинах кинулся перед ним, отворил дверцы — и, усадив его в карету, закричал кучеру: «Пошел». Карета загремела, покатилась и исчезла с изумленных глаз пораженного общества. Залетаев, очутившись на мягких подушках, заплакал, зарыдал от полноты счастия, а человечек между тем долго-долго бежал за его каретою, пока не потерял ее вовсе из вида… Проехав минут пять по Невскому, он дернул шнурок, и карета остановилась.

— Ты куда едешь, кучер? — спросил Залетаев.

— Домой-с, а то куда же еще?

— То-то, что вовсе не домой, — возразил Залетаев. — Ты меня вези по Невскому к Полицейскому мосту, а потом уж и доложи!

— У Полицейского моста?

— Я тебе говорю, братец, что не у Полицейского, а не доезжая Полицейского, у трактира: тут тебе налево будет трактир, так ты и остановись у самого подъезда. Слышь?

— Конечно!

— Ну, так ступай же себе с богом, да не спеши как на пожар, а когда приедешь — доложи.

Карета снова двинулась мелкою рысью и через несколько минут остановилась.

— Что там? — спросил Залетаев.

— Приехали-с.

— Куда ж мы это приехали?

— Куда приказали-с, известно: к трактиру у Полицейского моста.

— Да ведь я тебе, братец, сказывал, что не у Полицейского моста, а не доезжая Полицейского! Вот ты какой человек, братец, нерасторопный!

— Да оно так и выходит, что не доезжая Полицейского моста — так оно, сударь, и есть!

— Почему ж ты не доложил обстоятельно, как следует?

Кучер, ничего не отвечая, слез с козел, отворил дверцы и стоял в ожидании высадки своего пассажира.

— Ну, ты меня, братец, не торопи, — говорил Залетаев, медленно вылезая из кареты. — Ты делай, что тебе велят… Послушай!

— Что-с?

— Сколько тебе лет?

— Да лет уж будет тридцать.

— А из которой губернии?

— Костромской!

— И не женат?

— Ну, нет: жена есть и дети есть, в деревне остались, а здесь по прачпорту.

— Ты по паспорту? А так это там… что бишь я — да, насчет Саратовской губернии: земли, говорят, много?

— Говорят, что так!

— Ну, и тово… так ты здесь себе благополучно и счастливо?

— Намедни отсрочку выхлопотал староста: руб с гривной стоит!

— А, да — стоит, стоит! Хорошо, братец, хорошо. Веди себя исправно, так барин тебе дурного слова не скажет!

Тут Залетаев умолк, оглянулся кругом, попробовал пересчитать фонари, мелькавшие перед ним, и, не кончив счета, стал приводить себе на память стихи какие-то, очень хорошие стихи, но не мог припомнить ни одного слова. Потом, взглянув на карету, почувствовал аппетит и бегом побежал на лестницу трактира.

— Вишь, какой барин чудной! — проворчал про себя кучер. — О Саратовской губернии с тобой толкует и насчет всего — а нет, чтобы догадаться да на чай дать человеку!

Через час Залетаев вышел из трактира, по-видимому совершенно сытый, и приказал кучеру ехать поскорее домой, к Каменному мосту. Кучер поспешил исполнить приказание, но только что он двинулся с места, Залетаев раздумал и велел остановиться.

— Послушай, братец, не знаешь ли ты хорошего человека? — спросил он, выглядывая из кареты.

— Хороших людей много на свете.

— Ну, я спрашиваю такого, который бы умел ездить за каретой?

— Такого не знаю.

— А если узнаешь, пришли, я тебе за это гривенник дам… двугривенный — слышь? Двугривенный, если достанешь человека? Ступай!

После этого он погрузился в бархатные подушки, вздремнул и не обращался уже к кучеру с приказаниями до тех пор, пока не почувствовал, что карета остановилась и кучер ведет разговор с дворником.

— Что там? — спросил он, выглядывая из кареты.

— Приехали-с.

— А! Нет, чтоб доложить своевременно! Ну, выпускай же! Ты своего дела решительно не знаешь! — продолжал он, выходя на