— Как же-с, Нестор Филиппович! Я, чай, изволите знать, каждый вечер впускаю вашу милость в ворота.

— Помню, спасибо. А не знаешь ли ты хорошего человека: за каретой ездить?

— Хорошего не знаю-с!

— Ну вот уж ты и не знаешь! Мне хоть и не очень хороший… я тебе двугривенный — нет, два двугривенных дам, слышь?

— Не знаю-с! — подтвердил дворник.

— А если узнаешь, пришли ко мне. Я тебе тридцать… пять копеек серебром на конф… на водку, слышь?

— Слышу…

— Ну, то-то! Гей — извозчик! Завтра приезжай ко мне ровно в двенадцать часов пополудни. Слышь? Да скажи хозяину, что ты мне не нравишься: пусть пришлет другого, и лошади мне не нравятся — пусть переменит, я не люблю лошадей красного цвета…

— Да господь с вами, барин: какого они красного цвета? Они просто пегие, оттого и называются всюду — конь пегой масти!

— Я о том и говорю — конь пегой масти! Только я не люблю пегих коней. Пусть он мне пришлет других — как бишь они: есть такой цвет, ну, масть такая — это все равно — только есть?

— Зеленых вам, что ли-с?

— Ну вот, ты уж стал и грубить мне. Толком я тебе говорю, что мне нужно других, особенных лошадей — пусть будет одна серая, другая… ну и другая пусть серая, и обе пусть серые или даже черные — или там караковые, ну вот, их-то я и спрашиваю: ведь у твоего хозяина есть такие лошади, караковые?

— Не знаю-с!

— Пусть он достанет у соседа, если у него нет, а мне непременно нужны — слышь? Мне никак нельзя — ступай! А я тебе пятиалтынный на орр… Ну! С богом!

III

Человеки

На следующий день Залетаев предался важному и глубокому труду. Сняв со стола самовар и всякую посудину и разложив на нем несколько листов писчей бумаги, он принялся писать, рисовать, сочинять, одним словом, созидать гигантский проект… визитной карточки. Ясно, что труд был велик и требовал долготерпения, а о способностях и говорить нечего.

Добрых три часа употребил Залетаев на исполнение своего проекта, перепачкал десть бумаги — измучился и пал в бессилии под бременем собственной мысли. Так иногда художник, пораженный величием своей идеи, не может управиться с материальным, механическим трудом, в котором хочет проявить ее, и, сбившись, спутавшись в бесконечность ее нитей, производит нелепость, называемую в просторечии очень хорошенькою вещью.

Сочинил он — увы! имея необъятный сюжет для визитной карточки, предположив создать совершенную карточку, начав с отрицания карточки, — он сочинил такое:

«Нестор Филиппович Залетаев.

У Каменного моста в доме Штрика, в № 1, 756, 539-м, спросить кухмистершу Феону Мартыновну».

И все свои надежды возложил на литографщика — авось он как-нибудь сочинит, а если не сочинит, так, значит, идея слишком велика.

Кончив свою работу, Залетаев принялся торопливо сообщать своей наружности свойственное ей благообразие и выразительность. Видно было, что он спешил на арену высшей общественной жизни. В это время он услышал звонок и вслед за тем разговор в передней, у дверей своей комнаты.

— Господин Залетаев здесь живет? — спросил незнакомый голос.

— Здесь, — отвечала кухарка.

Залетаев поспешил оправить свой скудный домашний наряд, не вполне соответствовавший его высоким нравственным достоинствам, придал по возможности торжественное выражение своему лицу и в таком усовершенствованном виде приготовился встретить неизвестную особу, которая о нем осведомлялась.

Дверь отворилась, и Залетаев увидел молодого человека благообразной наружности, одетого как будто «по последнему журналу», в палевых перчатках и с тросточкою в руках. Войдя в комнату, он поклонился Залетаеву с таким достоинством, что Залетаев смутился и даже струсил от удовольствия видеть у себя человека бесспорно великосветского.

— Господин Залетаев? — спросил молодой человек.

— Так точно-с, покорнейше прошу… вот здесь, здесь… Хозяйка у меня такая, никогда не уберет комнаты вовремя, — объяснял Залетаев, подавая изящному незнакомцу один из своих двух стульев, тот, который казался понадежнее.

«Вот что значит карета! — мелькнуло в голове Залетаева. — Сейчас въехал в круг, да еще в какой круг! Не вам, может быть, чета, Павел Александрович!»

— Я слышал, что вам нужен человек, — сказал изящный незнакомец, располагаясь на поданной ему мебели и вертя тросточкою под носом Залетаева.

— Да-с, человек, — отвечал Залетаев в замешательстве и, дойдя, посредством быстрого и беспристрастного размышления, до сознания некоторого неряшества во всей своей фигуре и безобразия в комнате, которая могла показаться весьма неприличной светскому человеку, присовокупил, что его просили отыскать человека, и предложил незнакомцу сигару, которую тот принял и закурил с совершенно светскою непринужденностию…

— Так я слышал, — продолжал незнакомец, куря сигару и покачиваясь на стуле, — я слышал, что вам человека требуется?

— Точно так-с: просили знакомые… один знакомый господин — приезжий из Орловской губернии.

— А! Сколько вы платите за эту комнату? Хорошая комнатка?

— Двадцать восемь с полтиною — летом, и тридцать один с четвертью — зимою: теперь плачу тридцать один с четвертью.

— Со всем?

— Нет-с, безо всего.

— И без сапогов?

— Да-с… Нет-с, с сапогами.

— А насчет того, если человека требуется, для вас или для кого, можно и покончить… Что? Вы служите где-нибудь?

— Нет-с, я ведь — тово…

Залетаев точно горел на угольях, так допекал его изящный незнакомец своею великосветскою непринужденностью.

— Вы не женаты? — продолжал незнакомец.

— Нет-с!

— А! Хозяйка есть на всякий случай, без хозяйки нельзя!

И незнакомец лукаво подмигнул Залетаеву, пустил ему в глаза струю дыма и выкинул тросточкою какую-то ловкую штучку, чуть не задев его по носу.

Залетаев в совершенном смущении от великосветской любезности своего гостя отважился приступить к делу.

— А что же, позвольте спросить, насчет человека. Где и какой это человек?

— Я сам и есть желающий-с, — объяснил изящный незнакомец.

— Вы и че-ла-а-ве-эк! — произнес Залетаев тихим, шипучим голосом, выходившим с болью и яростью из глубины души его.

— Да-с, — отвечал человек, брося на пол остаток выкуренной сигары. — Если угодно, можно и покончить.

— Хорошо, хорошо… только не теперь: я дам знать, а теперь я занят.

— Прикажете понаведаться?

— После, после… я дам знать; а теперь я занят.

«Настоящий человек», так неожиданно выродившийся пред изумленными глазами Залетаева из светского человека, поклонившись ему с прежнею непринужденностью, вышел, а Залетаев предался позднему отчаянию и бешенству, что допустил себя до унизительной фамильярности с человеком, с таким человеком, которому и имени другого, порядочного нет…

«Ведь, боже мой, какие люди стали ныне! — рассуждал он, раздуваясь чувством собственного достоинства, в просторечии называемым гусиною спесью. — Вот народец-то удался: поди ты с ним, узнай его, поговори с ним, шапки не ломает,