Жозефина рассказала, как она случайно проговорилась о книге, когда ходила с ним в кино. Неизвестно, раскрыл ли он ее секрет.

— Ты будешь последним человеком, который узнает мою тайну, — улыбнулась Ширли. — Сама видишь, тебе ничего нельзя доверить.

Жозефина смущенно опустила глаза.

— Надо мне прикусить язык, когда выйдет книга…

— Я думаю, Ирис сумеет сосредоточить все внимание на себе. Тебе и крошечек не оставит… А кстати, как поживает Ирис?

— Готовится к великому дню… Время от времени читает то, что я пишу, просматривает книги, которые я ей рекомендую. Дает мне советы. Она хотела, чтобы я описала большую сцену бунта парижских студентов: бритые черепа, сверкающие ножи. Студенты в то время были из числа духовенства, и на них не распространялась светская власть. Король ничего не мог против них сделать, они подчинялись лишь Божьему правосудию и злоупотребляли этим, что очень осложняло поддержание правопорядка в Париже. Они совершали преступления совершенно безнаказанно. Воровали, убивали. Никто не мог их судить и покарать.

— Ну и?

— Мне кажется, я как большая воронка: слушаю все, собираю анекдоты, маленькие детали из жизни, и все сливаю в книгу. Прежней Жозефиной мне уже не бывать. Я меняюсь, Ширли, я очень меняюсь, даже если это и не сразу заметно!

— Эта история раскрывает для тебя жизнь. Она увлекает тебя туда, где ты никогда не бывала…

— А главное, Ширли, я больше не боюсь. Раньше я всего боялась. Пряталась за Антуана. За свою диссертацию. За собственную тень. А теперь я разрешаю себе вещи, которые запрещала раньше, я двигаюсь вперед и вверх!

Она как-то по-детски засмеялась и закрыла лицо рукой.

— Надо мне набраться терпения, пусть эта новая Жозефина подрастет и займет все место внутри меня и отдаст мне все свои силы. Пока я учусь… Я поняла, что счастье — не скучная жизнь без происшествий, без ошибок, без бурных событий. Счастье в борьбе, в преодолении, в сомнении, в движении — вперед, назло всем! Раньше я никуда не двигалась, раньше я спала. Меня несло по течению, спокойно, безмятежно: муж, дети, работа, быт. А теперь я научилась бороться, искать и находить решения, брать себя в руки — и я лечу вперед, Ширли. В детстве я повторяла то, что говорила мама, я видела мир ее глазами, а потом — глазами Ирис. Я считала ее такой умной, такой блестящей… Потом был Антуан: я подписывала все, что он мне скажет, подстраивалась под его жизнь. Даже с тобой, Ширли… Мне достаточно было знать, что ты моя подруга, это меня успокаивало, я говорила себе, что раз ты меня любишь, значит, я хорошая. Теперь все кончено. Я научилась думать сама, ходить сама, биться в одиночку…

Ширли слушала Жозефину и думала о той маленькой девочке, которой она когда-то была. Такой уверенной в себе. Нахальной, даже высокомерной. Однажды, когда гувернантка гуляла с ней в парке, она отпустила ее руку и убежала. Ей было тогда лет пять. Она бродила, смакуя чудесное ощущение свободы, радуясь, что может бегать вприпрыжку и мисс Бартон ее при этом не одернет, не станет ворчать, что приличная девочка должна ходить размеренно и чинно. Полицейский спросил ее, не потерялась ли она. Она ответила: «Нет, это моя гувернантка заблудилась, поищите лучше ее!» Ей никогда не было страшно. Она твердо держалась на ногах. Только потом все испортилось. Она прошла путь, обратный пути Жозефины.

— Ты меня не слушаешь!

— Слушаю…

— Я приняла темную сторону жизни, она меня больше не отталкивает, она меня больше не пугает.

— А как тебе это удалось? — спросила Ширли, растроганная такой решимостью.

— Знаешь, я думаю, что наша каждодневная борьба ведется ради любви. Не ради амбиций, не ради наживы, а ради одной лишь любви. Но при этом не ради любви к себе, нет! Тут-то мы и сходим с верного пути. Ради любви к другим, любви к жизни. Если ты любишь, ты спасен. Вот, чему я научилась за это время.

Она слегка улыбнулась, словно ее саму удивили все эти пафосные речи. Ширли посмотрела на нее и тихо сказала:

— Мне пока приходится не биться, а отбиваться, чтобы хоть как-то идти вперед.

— Но ты все-таки идешь, по-своему. У каждого своя дорога.

— Я не умею атаковать, предпочитаю бежать. И так всю жизнь, вечно в бегах, вечно галопом.

Она тяжко вздохнула, не позволяя себе сказать больше. Жозефина обняла ее.

— Чтобы жить нормально, надо нырять в жизнь, как в воду, теряться, вновь находить себя и опять теряться, начинать сначала, но ни в коем случае не думать, что когда-нибудь отдохнешь, нет, никогда это не кончается. Покой придет позже.

— В могиле отдохнем?

Жозефина рассмеялась.

— Мы живем на земле для того, чтобы драться, а не просто плыть по течению.

Она выдержала паузу, протянула чашку за добавкой чая, закрыла глаза, сглотнула и тихо прошептала:

— А что за человек английская королева?

Ширли налила из чайника чаю и ответила: «joker!»[37]

Мадам Бартийе вернулась с рынка. Руки у нее онемели от тяжелых пакетов. Сначала она намеревалась бросить покупки на столе в кухне, но, подумав, решила все разложить по местам. Как же дорого стоят эти овощи! Разве не проще открыть консервную банку? А потом их еще надо мыть, чистить, варить, столько времени и сил уходит. Сейчас даже мясо в горшочке можно купить в виде полуфабриката. Надо валить отсюда. Начинать новую, спокойную жизнь. Не париться больше, найти хорошего чувака, который будет платить за квартиру и даст возможность целыми днями смотреть телек. Макс сам как-нибудь выкрутится. Воспитывать ребенка — слишком тяжкий труд. Пока они маленькие, это легко, но когда взрослеют, с ними надо справляться. Навязывать им какие-то правила. Заставлять их соблюдать. Неохота. Ей нужен покой. Дети неблагодарны. Отныне — каждый за себя. В семнадцать ноль-ноль свидание с Альберто на Дефанс. Надо принять душ и привести себя в порядок. Накраситься, нарядиться. Она еще вполне ничего. Может произвести впечатление. А потом он тоже явно не мужчина года, уж это точно. Фотку прислал размытую, там ничего не видно. Но явно не красавчик.

Когда вернулась Гортензия, мадам Бартийе в пеньюаре ждала ее на диване гостиной. Она смотрела шоу Мишеля Друкера и жевала резинку.

— Ну, нашли что-нибудь хорошее?

— Не, полная фигня, — сказал Макс. — Зато повеселились. Играли на флиппере и пили кока-колу… Один чувак нам все оплатил… за красивые глаза Гортензии.

— Хороший чувак? — спросила Кристина Бартийе.

— Да ноль без палочки, — ответила Гортензия. — Свято верил, что я упаду в его объятья за три кока-колы и несколько жетонов на игру. Вот бедняга!

— Ты сразу просекла, да? — заржала Кристина Бартийе.

— Такого раскусить не трудно. Весь изошел слюнями, даже лужа под ним натекла.