В другой раз, когда она поднялась в номер отеля, Гэри отправился беседовать с ораторами у Марбл-Арч. Ему было лет одиннадцать. Он сказал: «Не спеши, мамуль, за меня не беспокойся, мне нужно попрактиковаться в английском, не хочу забывать родной язык». Он дискутировал о существовании Бога с мрачноватым типом, сидящим на скамеечке в ожидании собеседников. Тот спросил у Гэри: «Если Бог существует, почему он наполнил человеческую жизнь страданием?» — «И что ты ответил?» — спросила Ширли, поднимая воротник куртки, чтобы скрыть засос на шее. «Я рассказал ему о фильме „Ночь охотника“, о добре и зле, о том, что человек должен сделать выбор и как же ему выбрать, если он не знает ни страданий, ни зла?» — «Ты так ему и сказал?» — восхитилась Ширли.

«Говори со мной, говори со мной, родной, говори, чтобы я забыла эту комнату и этого мужчину, чтобы я забыла, как ненавидела себя, когда выскальзывала из его объятий», — молча умоляла она. Он ждал ее в номере. Растянувшись в ботинках на кровати, читал газету. Молча поднимал на нее глаза, ни говоря ни слова. Клал газету рядом с кроватью. Клал руку ей на бедро, поднимал юбку и…

Все шло, как обычно. Но в этот раз он мог держать ее при себе сколько угодно: Гэри не ждал в парке. Она не замечала, как летят часы. Как летят дни. Посуда скапливалась у изголовья кровати. Если в дверь стучала горничная, ее отсылали назад.

Никогда, никогда больше! Этому пора положить конец!

Ей надо быть подальше от него. Но он всегда ее находил. Только не здесь, потому что он был в розыске и не выезжал за границу. Во Франции ей ничего не грозило. А в Лондоне она была в его власти. Сама виновата. Не могла ему противиться. И сгорала от стыда, когда возвращалась к сыну. Он доверчиво ждал ее возле отеля. Если шел дождь, заходил внутрь и ждал в холле. Они возвращались домой пешком, через парк. «Ты веришь в Бога?» — спросил Гэри после того, как полдня проговорил с очередным оратором в Гайд-Парке. Ему это дело понравилось. «Не знаю, — сказала Ширли, — но мне бы так хотелось верить…»

— Ты веришь в Бога? — спросила Ширли у Жозефины.

— Ну конечно… — удивленно ответила Жозефина. — Я разговариваю с Ним по вечерам. Выхожу на балкон, смотрю на звезды и говорю с Ним. Это мне очень помогает…

— Poor you![36]

— Знаю. Когда я это говорю, люди принимают меня за умственно отсталую. И поэтому я обычно никому об этом не рассказываю.

— Я не верю, Жозефина… И не пытайся меня обратить.

— Я не пытаюсь, Ширли. Если ты не веришь, то только с досады, что мир устроен не так, как тебе бы хотелось. Но это как любовь, на это нужна смелость. Отдавать, отдавать, не думая, не рассчитывая… Нужно только сказать «Я верю», и тут же все станет прекрасным, логичным, все объяснится, исчезнут недомолвки.

— Ну, это не мой случай, — усмехнулась Ширли. — Моя жизнь — череда несовершенных и алогичных событий. Если снять по ней мелодраму, зрители лили бы слезы в три ручья, а я ненавижу вызывать жалость.

Она замялась, словно сказала лишнее.

— А как там дела с мадам Бартийе?

— Это означает, что ты больше не хочешь ни о чем говорить? — вздохнула Жозефина. — Сменила тему. Разговор закончен.

— Я устала, Жози. Хочется передохнуть… Я так счастлива, что вернулась, ты даже не представляешь.

— И все-таки тебя видели по телевизору. Что ты скажешь на это Максу и девочкам?

— Что у меня есть двойник при английском дворе.

— Никто не поверит: они нашли в Интернете фотографии Гэри с Уильямом и Гарри! Один старый слуга…

— Он не смог продать эти фотографии прессе, вот и выложил в Интернет. Но я буду все отрицать, буду говорить, что одного маленького мальчика очень трудно отличить от другого маленького мальчика. Поверь, я сумею выпутаться. Бывало и хуже. Много хуже!

— Наверное, тебе кажется такой скучной моя тихая жизнь…

— Эта история с книгой грозит сильно ее усложнить. Стоит только начать врать и мошенничать, как тут же влипаешь во всевозможные истории.

— Знаю. Иногда меня это пугает.

Чайник засвистел, крышка заплясала под давлением пара. Ширли встала заварить чай.

— В «Фортнам энд Мейсон» я купила чай «лапсанг сушонг». Сейчас мы его попробуем, и ты скажешь, как он тебе.

Жозефина смотрела, как она с чисто английской серьезностью проводит чайную церемонию: ополаскивает кипятком заварочный чайник, чайной ложечкой отмеряет чай, наливает кипяток, ждет, когда заварится.

— А в Англии и в Шотландии одинаково заваривают чай?

— Я не шотландка, Жози. Я самая что ни на есть чистокровная английская леди.

— Но ты мне говорила…

— Мне это показалось более романтичным.

Жозефина хотела спросить, о чем еще она лгала, но сдержалась. Они с наслаждением пили горячий чай, беседуя о детях, о мадам Бартийе и ее виртуальных романах.

— Она хоть чуть-чуть помогает тебе материально?

— У нее нет ни гроша.

— Ты хочешь сказать, что покупаешь жратву на всю компанию?

— Ну да…

— Слишком ты добрая, это точно, — сказала Ширли, щелкнув ее по носу. — Она хоть убирается? Готовит? Гладит?

— Увы, нет.

Ширли пожала плечами, а потом опустила их, тяжко вздохнув.

— Я провожу большую часть времени в библиотеке. Ходила в кино с человеком в синем пальто. Он итальянец, зовут его Лука. Все такой же молчаливый. В каком-то смысле меня это устраивает. Надо прежде книгу закончить…

— А ты далеко продвинулась?

— Я сейчас на четвертом муже.

— И кто он?

— Пока не знаю. Мне хотелось бы, чтобы она пережила бурную страсть! Именно земную, физическую страсть.

— Как Шелли Уинтерс и Роберт Митчем в «Ночи охотника»? Она хочет его, как безумная, и он отталкивает ее… и она желает его еще больше. Он выдает себя за пастора и прячется за Библией, чтобы скрыть свою алчность. Когда она пытается соблазнить его, он читает ей мораль и отворачивается от нее. А в конце концов убивает. Он воплощенное зло…

— Это подходит… — сказала Жозефина, сжимая в руках чашку с чаем. — Он будет проповедником, будет ездить по деревням, она встретит его, безумно влюбится, он женится на ней, завладеет ее золотом и замком и попытается ее убить, а сына возьмет в заложники… Флорина в опасности! Но тогда он не сможет сделать ее богатой…

— А ты напиши, что он уже ограбил кучу вдов и где-то спрятал свою добычу, а она получила все после его смерти.

— Лука уже говорил мне про этих любителей проповедовать…

— Ты призналась ему, что пишешь книгу? — с беспокойством спросила Ширли.

— Нет… но одну глупость я все-таки сделала.