На носу рано поднявшийся моряк сказал своему товарищу:

— Не похоже, чтобы сегодня нам пришлось работать до изнеможения.

— Вот и хорошо, — ответил тот.

Соклей спал, пока не начали поднимать якоря, и только тогда с сонным недоумением огляделся по сторонам.

— Радуйся, соня, — сказал Менедем.

— А. Радуйся. — Соклей снова огляделся, протер глаза и встал.

Поднявшись, он тоже послюнил палец, чтобы попробовать ветер, и удовлетворенно улыбнулся.

— Как ты думаешь, сегодня мы сможем пройти канал между Андросом и Эвбеей? — торопливо спросил он.

— Возможно. — Менедем сурово погрозил ему пальцем. — Но если даже и сможем, нам все равно придется плыть еще целый день, прежде чем мы бросим якорь в Пирее.

— Знаю, знаю. — Соклей нетерпеливо махнул рукой. — Но мы уже так близко, что я почти ощущаю Афины на вкус.

Менедем поджал губы, как будто тоже почувствовал кое-что во рту.

— Камни, грязь и немножко цикуты, оставшейся после Сократа. Приправь это маслом, и будет не так уж плохо.

— Приправь маслом себя, и все равно останешься идиотом! — выпалил Соклей, всеми силами стараясь не брызгать в негодовании слюной.

Отвесив двоюродному брату поклон и помахав рукой, Менедем громко окликнул моряков:

— Завтракайте побыстрее, ребята, и в путь! Раз уж боги так добры, что послали нам этот ветер, мы будем дураками и даже хуже, если не выжмем из него все, что сможем.

И вот парус упал с рея. Почти сразу его наполнил ветер, и мачта скрипнула под напором. Менедем прокричал команды, и люди развернули рей так, чтобы как можно лучше использовать ветер.

«Афродита» скользила по легкой зыби, грациозная, как тунец.

Вот из воды выскочила летучая рыба, а за ней — дельфин, который прыгнул куда выше и изящнее. Менедем кинул в воду ячменный хлебец, и едва мимо куска прошла лодка, следующая на буксире за «Афродитой», как дельфин перехватил хлеб.

Моряки восхищенно забормотали, выражая свое одобрение, некоторые захлопали в ладоши.

— Молодец, шкипер, — сказал Диоклей. — Это к удаче.

Суеверный не меньше любого другого морехода, Менедем кивнул.

— Удачи и дельфину тоже, — сказал он. — Если бы он не оказался как раз в нужном месте, морская птица успела бы первой.

И вправду, маленькая чайка с черной головой, устремившаяся было к ячменному хлебцу, теперь взмыла вверх с сердитым криком:

— Айяааа! — А мгновение спустя упала в море и появилась из воды с рыбкой в клюве.

— Дельфин и птица получили и ситос, и опсон, — сказал Менедем.

Вместо того чтобы засмеяться шутке, Соклей покачал головой.

— Для дельфинов и крачек рыба и есть ситос: это то, чем они все время должны питаться. А когда ты дал им ячменный хлебец, для них это был опсон, хотя для нас это было бы ситосом.

Диоклей щелкнул языком.

— Я хожу в море почти столько лет, сколько ты живешь на свете, молодой господин, и никогда не думал об этом вот так. У тебя странный взгляд на мир… интересный взгляд, — поспешно добавил он.

— Нелепый взгляд, — сказал Менедем, и это было далеко не комплиментом.

В тот день «Афродита» была в море не одна. Несколько рыбачьих лодок виднелись на широкой водной глади к востоку от Киклад; когда их команды увидели приближающийся акатос, они опустили паруса и как можно быстрей добрались сперва до Теноса, а потом и до Андроса. На одной из лодок рыбаки даже срезали сеть, чтобы улепетнуть как можно скорее.

— Бедные запуганные дурачки, — сказал Менедем. — Им придется заплатить за сеть немало серебра или потратить кучу времени, чтобы заработать на новую, а мы ведь не хотели сделать им ничего плохого.

— Надо написать на борту нашего судна: «Мы — не пираты», — заметил Соклей.

— И много ли времени пройдет, прежде чем пираты начнут делать такие же надписи на своих гемолиях? — ответил Менедем.

Соклей сморщился и высунул язык, изображая гримасу Горгоны:

— Какая ужасная мысль.

— Полагаешь, что я ошибаюсь? — спросил Менедем.

Его двоюродный брат покачал головой, и Менедем улыбнулся со слегка завистливым одобрением. Одним достоинством Соклей несомненно обладал: он был честным человеком.

Когда солнце опустилось к неровному горизонту на западе, Соклей указал в сторону канала между Андросом и самой южной частью Эвбеи — мысом Герестос.

— Вон! Мы сможем пройти через него до темноты.

— Пройти-то сможем, — отозвался Менедем. — Но если мы и минуем канал, то после этого не уйдем далеко. И до наступления утра нам придется пережидать на открытом месте, где любой сможет нас увидеть. Но если до утра мы останемся здесь, посреди Эгейского моря, мы сможем проскочить между островов и обогнуть мыс Сунион к завтрашнему вечеру. Как тебе такой вариант?

Соклей отнюдь не казался счастливым, но и не сказал «нет». Он только вздохнул, сделал жест, как бы толкая что-то, и отвернулся. Спустя мгновение Менедем понял, что его двоюродный брат изобразил вечную муку Сизифа: каждый раз, когда этот нечестивец докатывал свой валун почти до вершины холма, тот выскальзывал и снова скатывался вниз.

— Ну, не так уж все плохо, — заметил Менедем.

— Вот именно, — ответил Соклей. — Не просто плохо, а хуже некуда.

— Пройдем мы по каналу теперь или утром, я сперва раздам людям оружие, — подал голос Диоклей. — Никогда не знаешь наперед, что случится.

— Хорошая мысль, — согласился Менедем. — Как ни печально, но ты прав.

Он задумчиво потер подбородок.

— Я все-таки собираюсь отвести судно еще чуть дальше к северу, прежде чем мы бросим якорь на ночь. Тогда я смогу отправиться утром в путь прямо по ветру, и мы пройдем канал как можно быстрей.

— Очень хорошо, — отозвался келевст. — Ты совершенно прав — чем скорее мы минуем канал, тем будет лучше.

* * *

Солнце уже вот-вот должно было зайти, когда Менедем приказал бросить якоря. Соклей все еще хмурился.

— Приободрись, — сказал Менедем. — Вот, видишь? Теперь даже нос судна нацелен куда надо.

И вправду, он развернул «Афродиту» так, что ее нос смотрел на юго-запад, на проход между островами — и на материк Аттики за ними.

Соклей вздохнул.

— Знаю, мой дорогой. Но мы еще не там, и я не буду доволен до тех пор, пока мы не прибудем на место.

«И даже после того», — подумал Менедем.

Идеальный мир, который придумал для себя Соклей, иногда мешал ему примириться с несовершенством мира реального. Менедем, однако, не попрекал этим двоюродного брата; на акатосе было слишком тесно, чтобы затевать чересчур жаркие споры.