Через шесть часов мы подъехали к строению с высокими стенами, четырехугольные смотровые вышки которого напомнили нам о страшных тюрьмах из сказки об Али-Бабе и сорока разбойниках Багдада. Входная дверь была очень большой. Коридор при входе, двор и внутренние стены были выстроены из камня крепких горных пород. Лагерь представлял собой комплекс громадных двухэтажных сооружений. На каждом этаже были расположены четырнадцать лагерных отсеков, в каждом из которых жили сто семьдесят человек пленных. Перед каждым корпусом имелся земельный участок с высокими стройными кипарисами, при виде которых человек забывал о том, что находится в лагере для пленных. Охранник, который сопровождал нас, знал о нашем стремлении попасть в лагерь для пленных. Открыв дверь, он сказал: «Здесь – клетка для пленных». Огромное сооружение с колючей проволокой и высокими смотровыми башнями. Я вспомнила одну из бабушкиных сказок, в которой говорилось о красивой девушке, которая была заточена в замке с высокими и неприступными стенами.

Сразу после того, как мы вышли из машины, нас отвели в кабинет начальника лагеря. Он представился как Накиб Ахмад и сказал: «Здесь – клетка для пленных – Мосул, и она имеет свои законы. Вам не следует выходить наружу в то время, как в прогулочном дворе находятся пленные мужчины. Разговаривать с другими пленными запрещено. Если вам что-то понадобится, скажите об этом охраннику-иракцу. Он вам как брат».

У меня было смутное представление о лагере как таковом – оно сложилось лишь по военным фильмам, которые я смотрела. Я только знала, что в лагере содержат всех военнопленных. Нам не терпелось увидеть других пленников, но куда бы я ни посмотрела, я видела повсюду лишь ходивших взад и вперед разжиревших баасовцев в красно-черных беретах. Вместе с тремя солдатами и Накибом Ахмадом мы вошли во двор. Там никого не было видно и слышно. Всех пленных отвели в бараки. Накиб Ахмад пожелал показать нам лагерь. Когда мы приблизились к баракам, мы увидели стоявших за окнами людей – их осунувшиеся, с выдающимися скулами и провалившимися глазами, выбритые лица были все похожи друг на друга. Пленные изо всех сил старались рассмотреть нас, для чего даже отталкивали друг друга от окон. Я невольно приблизилась к баракам. Глаза смотревших на нас узников даже не моргали. Они как будто стыдились рассматривать нас, но в то же время не могли оторваться от этого зрелища. Я приблизилась к ним еще на несколько шагов. Каждый раз, приближаясь, я будто ступала на минное поле. Накиб Ахмад закричал: «Не приближайтесь!»

Это было сильное и незабываемое ощущение. Я хотела убедиться, что это не фотографии и не рисунки, не сон и не плод моего воображения. Словно ребенок, который тянет руку к пламени, чтобы почувствовать жар и убедиться, что огонь действительно обжигает, я сделала еще два шага вперед. Чем ближе я подходила к ним, тем более явственно я видела в их глазах свое отражение. Я быстро поднесла указательный палец к окну, дотронулась до стекла, после чего последовал эффект брошенного в реку камешка, который заставил задрожать отражение, до этого неподвижное и отчетливо видное в воде. Все эти смотрящие на меня лица, которые, казалось, не имели ни шеи, ни туловища, зашевелились. Я поняла – они застыли безмолвно и неподвижно от волнения. Затем как радио, включившееся после нажатия кнопки, они дружно хором произнесли благодарение Пророку и спели очень красивый мотив, который разучили заранее. Голоса стихали в одном окне и продолжались в другом. Мне никогда не приходилось слышать хор, обладающий таким мастерством и динамичностью. Они так впечатлились нашей встречей, что одновременно с пением плакали, вытирая слезы рукавами. Мы тоже плакали вместе с ними и иногда дарили им улыбки и махали руками в знак признательности.

Не ожидавший ничего подобного Накиб Ахмад сам был впечатлен этой сценой. Ситуация вышла из-под его контроля. Мы прошли мимо лагерного госпиталя, в котором также имелись помещения для пленных, но Накиб Ахмад не разрешил нам войти внутрь.

Находясь в этой клетке, мы с нетерпением ждали выхода других привязанных за лапки птиц, однако постоянное присутствие баасовского надзирателя портило вид из окна, и мы невольно отходили от него. Одно из окон нашей камеры выходило на отсек, где жили братья. Из окна также был виден зеленый сад, в котором росли овощи и разная зелень. Сад оживлял в моей памяти игры, в которые мы играли в детстве.

Накиб Ахмад снова вошел в нашу комнату вместе с охранником и переводчиком и предупредил нас о некоторых запретах:

– Вы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны заводить беседу с другими пленными, даже на уровне простого приветствия. Эднан, который является честным охранником и братом для вас, будет приносить вам обед и ужин и открывать вам дверь в случае необходимости, чтобы вы могли воспользоваться туалетом. Вы также не должны смотреть из окна наружу. Сегодня все пленные останутся в своих клетках в наказание за сегодняшний акт приветствия – пение и салават во время вашего прибытия.

Эти указания для нас, которые в свое время без предварительной подготовки заставили заговорить стены спецтюрьмы азбукой Морзе и получить столько информации через отверстие под дверью величиной с чечевичное зерно, были смешны и нереальны. Я ответила: «Если мы не можем смотреть из окна наружу, Эднан тоже не должен смотреть на нас через это окно».

Мы условились, что они закроют наши окна двумя простынями, чтобы Эднан не мог заглядывать в нашу камеру снаружи.

После этого Накиб Ахмад кивнул в знак того, что мы договорились, и покинул нашу комнату. Однако братья в тот же первый день своим теплым приветствием разозлили Накиба Ахмада, Эднана и других надзирателей и, вероятно, приготовились ко взбучке.

Первый день прошел при соблюдении тех правил, о которых нам сказал Накиб Ахмад. На следующее утро, как только открылась дверь отсека братьев, мы с воодушевлением побежали к окну. Сегодня, в противоположность вчерашнему дню, когда мы видели только прижавшиеся к стеклу лица, мы, наконец, увидели фигуры братьев, их многострадальгый облик целиком. Картина была жуткая! Мы смотрели на них и плакали. Сердце сжималось от жалости и сострадания: осунувшиеся лица с торчащими скулами, запавшими глазами, ввалившимися животами и костями, которые, казалось, готовы были прорвать бледную, желтоватого оттенка, кожу. Все они были в одинаковой одежде. Баасовцы гладко выбрили братьям лица, чтобы, по их же собственному мнению, искоренить в них суть того, чтобы быть «стражем Хомейни» – единственное преступление, которое вменялось им в вину. Некоторых из них, одетых в рабочую одежду синего цвета, баасовцы заставляли выполнять принудительные работы. Чем больше мы присматривались к братьям, тем меньше различий между ними находили. Неволя была адской болью, которую они все испытывали. И эта боль сделала их всех одинаковыми, похожими друг на друга.

Где-то в полдень в нашу комнату вошел Эднан и сказал:

– Накиб Ахмад разрешил одному пленному поговорить с вами пару минут.

Через час к нам в комнату вошел мужчина средних лет и среднего роста, с вызывавшим жалость костлявым телом, но со светлым и лучезарным лицом. На плече он держал какой-то небольшой мешок. Мужчина, улыбаясь, произнес: