Через несколько часов после этого разговора немцы взяли Минск и Ригу. На следующий день, 29 июня, пишет Жуков, «И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза он крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении»[380]. Микоян в подробностях рассказывает о событиях 29 июня. Он, вместе с Молотовым и Берией, находился в кабинете Сталина. Утром пришло неподтвержденное известие о сдаче Минска. Сталин пришел в бешенство. Разве не послал он туда Кулика, Ворошилова и Шапошникова? Он позвонил Тимошенко и спросил:

– Что под Минском? Как там дела?

– Я не могу сейчас доложить, товарищ Сталин…

– А вы обязаны постоянно знать все детали, товарищ Тимошенко, и держать нас в курсе событий.

Сталин положил трубку. Его раздражение не проходило. «Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке», – написал Микоян.

Поехали Сталин, Молотов, Маленков, Микоян и Берия, то есть группа, реально правившая Советским Союзом.

«В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли. Потом Сталин и другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает. Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: „Что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?“

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5 – 10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые»[381].

Можно ли верить этому свидетельству Микояна? Оно было записано в то время, когда Хрущев, чьим союзником был Микоян, всеми способами старался дискредитировать Жукова. И все же такое поведение будущего маршала объясняется его сильной эмоциональностью и чувством растерянности и собственного бессилия, которое наверняка мучило его тогда. Возможно, если бы Георгий Константинович считал, что влияет на ход событий, при его сангвиническом темпераменте он бы отреагировал на упреки вождя грубо и резко, чего бы это ему впоследствии ни стоило. По сути, Сталин был прав: на данном этапе войны Генштаб ничего не мог сделать с оперативной точки зрения. Для того чтобы узнать о местонахождении и состоянии соединений, Жуков вынужден был посылать в качестве посыльных штабных офицеров в довольно высоких званиях. А 28-го он приказал разведывательной авиации установить местонахождение двух стрелковых корпусов (30 000 человек), которые должны были находиться где-то около Пинска, но от которых не было никаких известий[382].

Еще одной срочной задачей Жукова было сохранение и восстановление связи с войсками. 7 июля он отчитывал все армейские штабы: «Штаб 22-й армии 2.7.1941 г., меняя место своего КП, не доложил [об этом] ни штабу фронта, ни Генеральному штабу, с которыми у него была связь. В результате связь с ними была потеряна на 2 часа. Штаб фронта узнал о перемещении штаба [22-й] армии только от радистов. За грубое нарушение элементарных правил организации управления начальнику штаба 22-й армии генерал-майору Захарову и начальнику связи армии полковнику Панину объявляю выговор»[383]. Красной армии приходилось учиться всему, в том числе элементарным правилам предоставления отчетности вышестоящим инстанциям. Так, приказ от 12 июля напоминал: «До сего времени войсковые части не выполняют приказ НКО № 138 – 1941 г. и не представляют списки персональных потерь личного состава. Обяжите части точно выполнять приказ НКО № 138 – 1941 г. и немедленно представить списки персональных потерь личного состава с начала боевых действий»[384]. Этот приказ так плохо выполнялся, что 21 июля пришлось отдать его снова.

Мемуары Микояна, наряду с выступлениями Хрущева на XX съезде (1956) и после него, а также с воспоминаниями дочери диктатора, Светланы, являются составной частью еще одного живучего антисталинского мифа: якобы германское нападение 22 июня вызвало у Сталина полный паралич воли и ввергло его в прострацию, из которой он вышел только через десять дней, да и то лишь под воздействием своих коллег из политбюро. Чтобы опровергнуть этот миф, достаточно заглянуть в журнал регистрации посещений сталинского кабинета. 22 июня Сталин начал прием в своем кремлевском кабинете в 05:45 и за день принял 29 человек. На следующий день прием начался в 03:20 и продолжался без перерывов до 01:25 ночи. Видимо, совершенно изнуренный нервным напряжением, Сталин уехал в Кунцево, где встречался с членами политбюро, и возобновил приемы в Кремле 24-го, с 16:20 до 21:30. Человек, которого нам рисуют парализованным шоком от немецкого вторжения, с 22 по 28 июня проводит 158 различных совещаний общей продолжительностью 88 часов и встречается с 45 видными военными, дипломатами и руководителями экономики.

Если в его расписании и есть пустоты, то они выпадают на 29 и 30 июня: ни одной встречи в Кремле. Но вождь тогда находился в Кунцеве с членами политбюро, и мы видели, что вечером 29-го он приезжал в Наркомат обороны, где унизил Жукова. По рассказу Микояна, после этой сцены, когда он потерял самообладание – редчайший случай для Сталина, – вождь в одиночестве уехал на дачу в Кунцево. В следующие двадцать четыре часа от него не было никаких известий. Тогда члены политбюро решили навестить его без приглашения. По рассказу Микояна, они нашли Сталина в малой столовой сидящим в одиночестве в кресле. Увидев их, он будто бы буквально окаменел.

«Сталин, – рассказывал Микоян, – конечно, решил, что мы пришли его арестовывать. Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: „Зачем пришли?“

Молотов выступил вперед и от имени всех нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Говорит о предложении создать Государственный Комитет Обороны. Сталин меняется буквально на глазах. Прежнего испуга – как не бывало, плечи выпрямились. Но все же он посмотрел удивленно и после некоторой паузы сказал: „Согласен. А кто председатель?“