– Как это? – Маша дернула головой, и торчащая прядь легко коснулась его подбородка. Словно почувствовав это, она отодвинулась подальше.

– А вот так это. Я, по большому счету, совсем не Коллер, и мама была не Коллер.

Маша придвинулась обратно, задрала голову так, что теперь он чувствовал на своей щеке ее дыхание. Он напрягся, но Мария этого даже не заметила.

– А кто ты? – Дурацкий какой вопрос, как будто Маша не знает его с самого детства, сколько себя помнит.

Теперь уже отстранился Михаил, не в силах дальше выносить этой опасной близости.

– Ты что, шутишь? – спросил удивленно. – Или ты в самом деле ничего не знаешь?

Машка округлила без того большие глаза, раскрыла рот так, что он с трудом отвел взгляд от пухлых губ.

– Маша, это же секрет Полишинеля. – Он старался контролировать себя, чтобы не дрогнул голос, чтобы она ни о чем не догадалась. – То есть это вообще не секрет. Коллеры мою маму удочерили, она была родом со псковщины, дочерью врага народа.

– Кто? Бабушкина сестра враг народа?

Силы небесные! Как она умудряется с бизнесом справляться, тугодумка эдакая! Впрочем, как раз тут все ясно: она исполнительностью берет и сознательностью. Готов спорить на что угодно, что все налоги платит.

– Маша! Ты меня вообще слышишь? Я же с тобой русским языком разговариваю. Моих родных бабушку и дедушку объявили кулаками и врагами народа и отправили в лагерь. А мама осталась. Ее тоже должны были отправить в специальный детдом для детей врагов народа. Но Коллеры, твои прабабка с прадедом, ее удочерили. Они в то лето дачу снимали в той деревне. Твой прадед тогда сумел все устроить. Их родной дочке, твоей бабушке Гале, было семь лет, а тут маленькая девочка одна осталась, годик всего. Девочки, кстати, всю жизнь дружили, до этой идиотской истории, из-за которой они поссорились.

– Ой, эту историю я знаю, – Маша обрадовалась, что и ей что-то известно из жизни семьи, – они шубу не поделили. Их было двое, бабушка Галя и тетя Катя, а шуба всего одна. Ужас, правда?

Михаил глубоко вздохнул. Какая она все-таки наивная.

– При чем тут шуба? Какая шуба? Это так был, предлог. Мама моя в ссоре была виновата, я так думаю. В семье никогда различия не делали между девочками, их обеих считали родными. Но, когда мама подросла, дедушка ей честно рассказал, что она приемная дочка. Не хотел, чтобы это чужие люди сделали. И мама стала думать, что ей все делают одолжение, что родной ее в семье не считают, что не любят ее, просто терпят из жалости. Мама же младшей была, поэтому с нее в семье и спрос был меньше, и баловали ее больше. А ей от этого казалось, что перед ней как бы грех нелюбви замаливают. У нее сам по себе характер был трудный, а этими мыслями она просто себе жизнь испортила. И замуж оттого не вышла, я так думаю. Просто родила меня в сорок лет от какого-то командировочного. Это, кстати, ей тоже самооценки не прибавило, ребенок без отца. У всех женщин в семье были мужья, а она мать-одиночка. Дед в то время уже умер, а бабушка никогда ее не попрекала, но это мало что меняло. А к концу жизни характер у нее совсем испортился. Я, как только смог, сразу комнату купил в коммуналке, потому что она Карину просто со свету сживала. Я ведь рано женился, на первом курсе. Влюбился и сразу женился. По сравнению с мамой Карина казалась мне просто неземной какой-то.

– Миша, а почему мне никогда об этом не говорили? Почему бабушка мне об этом не рассказала? Я же всю жизнь считала, что ты мне дядя, потому что все так говорили.

– Я не знаю, Маша, это нужно было бы у твоей бабушки спросить. Очевидно, она действительно не придавала этому такого значения, как моя мама, действительно считала всех нас одной семьей.

Миша Коллер замолчал. Стоял у окна, продолжая вглядываться в стальную, темную, словно набухшую после дождя реку, уныло несущую по волнам нелепые светлячки прогулочных теплоходиков. Открытые верхние палубы их были мокрыми, пустыми и бесприютными. Мужик под окном маялся в ожидании кого-то.

Михаил даже не подозревал, что его Мурашка совершенно не знала подробностей жизни семьи. До таких лет дожила и ничего не знала. И правда, почему бабушка ничего ей не рассказала? Берегла, надо думать. Сначала берегла, а потом о чем было говорить, если и семья практически распалась? А теперь вот остались только они двое. Остались и все знают. И что им теперь делать? И может ли он что-то сделать, если для него, по большому счету, ничего не изменилось. Значит, дело в Маше? А у Машки, как назло, теперь вроде бы завелся какой-то хмырь, от которого она без ума. Он, Михаил, свободен, а у нее хмырь…

– А ты знаешь отчего такая странная фамилия – Коллер? – Грустно, не к месту поинтересовалась Маша. – Мне бабушка рассказывала. Прадед был из нижегородских ремесленников, весь его род анилиновые красители делал и ткани красил. В разные цвета, в колеры. Только не знаю откуда вторая «л» взялась, для красоты, надо думать. Прадед уехал в Нижний, поступил матросом на пароход в пятнадцать лет, а потом революция, Гражданская война. А после войны он в Петрограде осел и на прабабушке женился.

Михаил кивнул, все это он знал:

– Но одно мама сделала совершенно правильно – она сделала все для того, чтобы эта квартира осталась семье Коллеров. Как, впрочем, и ты желаешь. Так что все нормально, и этот дом по праву принадлежит тебе. Вот так, и не парься по этому поводу. Живи и радуйся.

Ничего себе радуйся! Как ей теперь радоваться после всего услышанного? На глаза уже навернулись слезы. Нужно было сделать так, чтобы он их не заметил, а то примется дразнить… Боже, о чем она! Когда это было в последний раз, чтобы он дразнил ее за слезы! Нет, сейчас он, наверно, будет ее утешать, а от его утешений станет только хуже.

Вадик верным стражем прохаживался внизу, под фонарем. Вот к нему подошел какой-то дядечка неопределенного вида, что-то спросил. Вадим Кузнецов посмотрел на часы, ответил. Дядечка отошел немного в сторону и тоже принялся кого-то ждать. Теперь это выглядело еще более натуральным, два человека в ожидании встреч. Маша вспомнила про Мишку, в молчании замершего рядом.

Нет, как он посмел знать и ничего ей не сказать! Как он мог так с ней поступить? Зачем он с ней так? Это же самая настоящая подлость! Она, сколько себя помнила, считала его самым лучшим. Самым верным другом, самым смелым защитником. Он казался Щелкунчиком и Маленьким принцем, а он… Она любила его с самого детства, но в семь лет ей было понятно объяснено, что родственники не женятся, потому что у них дети родятся уродами. Он сам же ей это и сказал, а его слова никогда не подвергались сомнению, потому что он был старше на целых четыре года и все знал о жизни. Он сказал ей это громко, при гостях, взрослые тогда весело смеялись, а ей хотелось провалиться сквозь землю от такого демонстративного отказа. Это детское знание оказалось первым в череде многочисленных Машиных потерь, первым и чрезвычайно болезненным. Казалось бы, как можно его сравнивать с гибелью родителей, смертью бабушки, но для Маши оно до сих пор стояло в одном с ними ряду. Если бы она знала, что никакие они не родственники, то не позволила бы ему так фатально уйти из ее жизни, не отдала бы никакой Карине. Да она в Вадика влюбилась потому, что он на Мишу похож.