при госпитале, когда она его узнала, он подумал, что его немедленно прогонят. Он нашёл её изменившейся, но не лучше, чем была.

– Чего вы от меня хотите? – воскликнула она.

– Я пришёл от матери.

– У меня нет матери, – ответила Офка.

– Я всё-таки не со злом к вам пришёл, но чтобы принести ей весточку.

– Какую весточку? – подхватила она. – Что меня грабитель похитил, что мне позор учинил, что мне удалось вырваться, вернуться? Что же ещё? Мне нечего вам поведать.

И отвернулась от него.

Гентш нашёл её измождённой, более бледной и гневной, нежели бывала; великая красота её почти исчезла: остались только следы, как бы огнём каким-то выжённые на лице, благородных чертах, с дикими глазами.

Напрасно старался её умиротворить и выпросить ещё несколько слов; в конце концов она угрозой выпроводила его прочь из госпиталя. В городке и между тевтонскими рыцарями говорить об этом запрещалось. Комтур приказал затворить уста. Сестра Магдалена имела над собой великую опеку и её обычно боялись.

Она делала в госпитале, что хотела, и распоряжалась орденскими старшинах, остра для подчинённых, грустна для больных, обходилась со всеми, словно мстя за то, что ей на свете было плохо. Несомненно по её повелению комтур приказал сразу выезжать Гентшу прочь, угрожая, чтобы тут больше не смел показываться.

Следовательно, Павел должен был вернуться в Торунь и успокоить жену, поведав ей только половину правды. Вскоре также этот случай утих, так как говорить о нём запретили. Павел, проведя с женой медовый месяц, совсем неожиданно опять отправился под хоругвь, несмотря на её сопротивление, и, видно, заскучав дома, начал прежнюю жизнь с наёмниками со всего света, собранными на защиту Ордена.

* * *

Если бы бывшие жители каждой страны встали из своих могил и каменных гробов и пришли искать старые дома, в которых жили, они блуждали бы по своей земле, как по чужой, не в состоянии отыскать ни домов, где жили, ни лесов, где росли, ни рек, где плавали.

На месте старых уничтоженных пущ зеленеют поля; где были деревни, растут леса; сухие реки оставили ложе; могилы распахали плуги; кости обратились в пыль.

Кладбища колышатся золотой пшеницей; на луга реки нанесли ил и песок; пруды застроены деревнями; потоки побежали в глубь земли. Так всё меняется, падает и растёт. Земля поглощает руины и пожирает стены.

В эти времена, которых достигает наш рассказ, страна имела совсем другой вид. Большую её часть занимали старые, ещё не уничтоженные боры и пущи, примыкающие друг к другу и становящиеся непроходимым убежищем для зверя и людей, и неисчерпаемой сокровищницей.

С них в то время шли доходы шляхтичу, с них большей частью жил крестьянин; была это каморка и кладовая, в которой хозяйничали люди и волки. Выдирали постепенно поля, выкорчёвывали уже леса, но более значительные области занимали заросли и пущи.

Кое-где у берега реки, у ручья, над прудом или озером поднимался окружённый частоколом дом, а при нём небольшая деревенька. Далее были рассыпаны по урочищам, как Бог дал, небольшие домики и хаты, хижины и шалаши, и землянки, как семена будущих усадеб в лесах, из которых позже должны были вырасти деревни и поселения.

На великих пространствах редкому населению было просторно. Там, где уже светилось больше выдранных полей, на насыпанном кургане или на возвышенном берегу был виден княжеский гродек или замчик могущественного шляхтича. Каждый из них от неожиданного нападения опоясывали болота и вода, валы, частоколы либо стены. У подножия замка теснились хаты придворной службы, челяди и крестьян. Этих последних было ещё почти меньше всех. Лес обеспечивал тем, что было нужно для жизни, за исключением хлеба. Дичь была едой, пчёлы давали мёд и воск, готовую крупу собирали с росой на болотах женщины, когда созревала манка.

На расчищенном поле, после сожжённых веток, также хорошо рождались злаковые; хоть их не много сеяли; какая-нибудь соха, рало и борона, часто заменяемая сучьями, подходили для посевов. Около хаты и усадьбы маленький садик кормил овощами и фруктами. В отдалённых закутках страны народ ещё наполовину был дикий. Те, что уже ходили молиться в костёлы, тайно ещё в лесах под старыми дубами справляли праздники и совершали жертвоприношения на распутье, а церковь, не в состоянии искоренить воспоминаний о старой вере, привязывал к ним новое значение. Дороги по стране представляли реки и протоптанные, проторённые тропинки, которые размывал дождь.

Чем дальше от городов и очагов жизни, куда прибывал новый, чужой поселенец, где прятался беглец, тем тише было и пустынней.

Два и три дня дороги по некоторым околицам можно было пойти, не встретив ни одной деревни, ни хаты. Стояли лагерем по лесам, ночевали при кострах, угли и ямы означали для будущих путешественников места отдыха, в которых поблизости можно было найти воду и лесное пастбище для коня.

Иначе также, нежели в более поздние века, выглядели в то время двор и шляхетские поселения. Брохоцицы пана Анджея, в которых он оставил жену и деток, лежали также средь великих лесов, охватывающих их по кругу.

Кое-какие расчищенные поля при усадьбе и деревне, составленной из дворовых служебных людей, окружали постройки.

Деревня и усадьба представляли собой одно и одной жизнью пульсировали, которая текла со двора от пана. Старая осада могущественного человека, которая сегодня показалась бы нам очень невзрачной, на данные времена могла бы называться панской. На холме была построена эта усадьба, на каменном фундаменте, вся из дубовых огромных брёвен, с двумя крылечками с резными столбами, с высокой крышей, толстыми трубами и двумя гербовыми хоругвиями. По сторонам тянулись подсени, также опиравшиеся на искусные столбики. Из главных дверей обширные сени разделяли усадьбу с одного конца до другого. В ней большой камин мог принять двадцать человек под карнизами и отогреть зимой, когда гостеприимные слуги ожидали здесь пана.

Направо были комнаты для челяди, кладовые и чуланы, и альков для фрауцимер жены; налево комната для приёма гостей и другая со столами для еды и комнатами хозяев, комната пана и боковушки для детей. Избы на холме под крышей вмещали часть комнат для придворных.

Тут же находился фольварк, где жили управитель и подстаросты, с другой стороны были обширные конюшни, которые требовали панского внимания. В углу возвышалось хранилище, каменное, как башня, которому напротив отвечала часовня с крестиком.

Всё это находилось в обширном дворе, посередине которого был столб для привязывания коня, где также гарцевали, бегали, бросая дротики, и устраивали себе под хорошее настроение небольшие рыцарские турниры.

Высокие заборы и тыны окружали двор, постройки и сады, так