Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто такая Кристина? Будущая жертва?
Собака… Наверное, звонок ее разбудил… Уходи! Сервас наконец внял воплю рассудка и тут почувствовал под ногами вибрацию, как от близящегося землетрясения. Что это? Возможно, включился котел в подвале или какой-то другой агрегат? Нет, это стук копыт посланной в галоп лошади…
Беги!
Мужчина ринулся в коридор и заметил боковым зрением, как приоткрывается один заспанный глаз «машины для убийства». Вибрация отражалась от стен, накрывая сыщика звуковой волной. Сервас был уже у двери, когда увидел, что по аллее к дому приближается машина. Проклятие! Кровь застучала в висках. Он оглянулся в сторону гостиной и заметил на лугу силуэт Фонтена. Машина остановилась «нос к носу» с его автомобилем. Попался, как крыса в ловушку!
Из машины вышла женщина, хлопнув дверцей. Через минуту она будет в доме! Господи, ну почему Мартен — не пожарный и не почтальон, явившийся за новогодними подношениями? Почтальон… Ну конечно! Это его последний шанс! Сервас вернулся в спальню, открыл дверцу шкафа, схватил фуражку, побежал на кухню, сорвал со стены календарь и… услышал цоканье когтей. Он обогнул стойку и окаменел. Огромный пес медленно спустился по лестнице и, глядя на чужака исподлобья, пошел на него. Маленькие глазки блестели, как начищенные оловянные монетки. Громадная черная башка пса была самым страшным, что майор видел так близко — за исключением разве что пистолетного дула. Сыщику показалось, что его позвоночник превратился в соляной столб, а коленные чашечки решили расстаться с телом, и он подумал, что собака наверняка почует его страх. А это, если верить народной мудрости, «не есть хорошо»…
Пес зарычал и показал клыки. Низкий звук ударил Серваса в поддых. Он как загипнотизированный уставился на жуткий оскал зубов (ну чистая акула!), а собака, тоже не отрываясь, смотрела на него. Пятьдесят кило неразбавленной злости, готовые прыгнуть, вцепиться в глотку, порвать… Полицейский дрожал и потел, как свинья. Свинья на заклание…
— Дархан!
Зверь отреагировал на женский голос. Зов повторился: «Дархан!» — и он радостно потрусил к двери. «Благодарю тебя, милосердный Боженька!» — мысленно воскликнул Сервас. Больше всего на свете ему хотелось бежать в обратную сторону, но он справился с собою, схватил по пути кипу бумаг со стола, положил сверху календарь и оказался в дверях одновременно с женщиной и псом. Незнакомке было около сорока, она была одета со вкусом и явно уверена в себе — майор сразу отметил ее властную манеру держаться. Она замерла на пороге, и на ее лице появилось выражение недоверчивого недоумения. Мартен молился, чтобы она не опознала фуражку — и не заметила испарину у него на висках.
Он улыбнулся и показал ей календарь:
— Добрый день, мадам…
Его голос после всего пережитого испытания прозвучал удивительно спокойно, профессионально и на редкость твердо. Он быстро пошел мимо — пес посмотрел на него с подозрением, но не зарычал, — почувствовал спиной, что женщина обернулась, и спустился по ступеням к своей машине, ожидая оклика. Сбежать, как вор, он не мог — в этом случае дама почти наверняка запишет номер его автомобиля… Сердце майора билось, как загнанная лошадь. Он бросил фуражку и календарь на пассажирское сиденье, спокойно обогнул машину, сел за руль и поехал по аллее. В зеркало ему было видно, что ни женщина, ни клыкастое чудовище его не преследуют. Она, должно быть, играет с собакой или сообщает Фонтену о визите подозрительного почтальона. Через несколько минут — или часов — хозяин дома обнаружит, что со стены в кухне сорвали календарь, а с письменного стола забрали бумаги. Позже он, возможно, заметит, что пропала его фуражка, и оба придут к выводу, что это была попытка ограбления — к счастью, неудавшаяся. Женщина наверняка не сообразила записать номер машины — ей это было ни к чему. Сервас счел, что ему повезло: из полиции его не выгонят, живая машина для убийства не разорвала его на куски, и он выяснил, что Леонард Фонтен интересуется темой преследования…
Она вышла из лифта и позвонила Илану:
— У тебя получилось?
— Да, — ответил ее коллега.
— Отлично. Можешь переслать мне на почту?
— Конечно. Кристина…
— Да?
— Как у тебя дела?
Женщина хотела было рассказать об Игги, но не стала.
— Все хорошо, — сказала она коротко. — Спасибо за запись.
— Держи меня в курсе.
— В курсе чего?
— Ну, не знаю… Того, что происходит…
— Угум…
Мадемуазель Штайнмайер открыла дверь и, как это ни странно, почувствовала облегчение: раз уж для нее не осталось ни одного безопасного места в этом городе, нет смысла скитаться по углам. В любом случае со страхом она рассталась — там, над пустотой.
Она быстро обошла квартиру. Ничего необычного. Ни CD с очередной оперой, ни других следов вторжения чужака. Она открыла один из чемоданов, вынула оттуда запеленутое наподобие мумии тельце Игги и отнесла его в ванную, после чего сделала еще один звонок.
— Слушаю вас… — ответил ей хорошо знакомый голос.
— Жеральд? — все же уточнила журналистка.
На другом конце провода замолчали.
— Я знаю, ты не хочешь со мною разговаривать, — решительным тоном произнесла женщина, — и понимаю, почему. Но все, что тебе рассказали, все, что ты принял за истину…
— Принял за истину? — немедленно ощетинился Ларше.
«Отлично! — обрадовалась Кристина. — Именно такая реакция мне и нужна. Прояви праведный гнев, ты ведь такой безупречный, такой непогрешимый, верно? Ты никогда не ошибаешься, дружок… Никогда или крайне редко… Ты всегда поступаешь именно так, как следует, то есть благоразумно… Ты — благоразумный человек, чертовски, дьявольски благоразумный…»
— То, что я принял за истину? — повторил мужчина, как будто услышал самую большую глупость на свете.
— Да. То, что принимаешь за правду, таковой не является. И у меня есть доказательство.
Тяжелый вздох в трубке:
— Господи, Кристина, о чем ты?
— Пораскинь мозгами, Жеральд! Подумай, что ты знаешь точно, а что только предполагаешь. Тебе известно, что люди часто отдают предпочтение информации, которая ближе всего к их собственным изначальным гипотезам? Это называется «склонность к подтверждению своей точки зрения»… Что скажешь, если я предоставлю тебе информацию, которая все меняет самым кардинальным образом?
— Кристина, я…
— Удели мне пять минут своего драгоценного времени, пожалуйста. Ты кое-что послушаешь и сам решишь, чему верить, а чему нет. После этого я оставлю тебя в покое. Навсегда — даю слово. Мне нужно всего пять минут; думаю, я это заслужила.
— Когда?
Штайнмайер выдохнула и назвала время и место. Закончив разговор, женщина вдруг осознала, что умоляющий тон, который она использовала в разговоре с Жеральдом, был на этот раз не более чем уловкой: она ломала комедию. Ее жених (бывший?) обожает мольбы… Но больше она никогда никого ни о чем не будет умолять.