что человек помнит – когда ему было трудно. Как он голодал. Валялся в окопе. Как делили цигарку на троих и ему оставили бычка. А когда он жил в тёплой квартире, с ванной и унитазом, это прекрасно, чёрт дери, а вспомнить нечего…

Хороший мотивчик к нам долетел с какого-то датчанина. Алик его подхватил, стал насвистывать.

– Не надо, – сказал я ему. – Рыбу распугаешь.

– Да, извини. Это одно из ваших уважаемых суеверий. В старое время боцман бы мне линька дал? – Потом забыл, опять засвистал и бросил. – Привязалось… Давай ещё покурим? Рот нужно чем-то занять.

Я спросил:

– Ты потом, после экспедиции, в институт вернёшься?

– Конечно. Куда же ещё? Мы себе взяли академический отпуск – так это называется… Хороший способ крупно побездельничать. Но всё-таки мы кое-что урвали! Хоть поплавали на сейнере.

– Какой сейнер! На СРТ ходишь.

– Ну да, но как-то не звучит.

Он глядел, улыбаясь, на море и на огни. А я вдруг стал припоминать, где я уже слышал про этот «сейнер». И не этого ли малого я видел тогда в окне, на Володарской? Не он ли там у Лили сидел на подоконнике, справлял сабантуй? Нет, снизу не разглядеть было, и глаза у меня слезились от холода.

– Слушай, – я спросил, – ты мне чего скажи… Вот у вас, когда девки с ребятами соберутся в компании, они – тоже ругаются?

– В смысле?

– Ну, матерно. Как парни.

Очень я удивил его.

– Бывает. И ещё как.

– А зачем? Если злиться не на кого?

– А это не от злости. Это – как тебе объяснить? В общем, наверное, комплекс. Всё по Фрейду. Ну, она как бы раздевается при всех. Ей это какое-то доставляет удовлетворение, что ли.

– Скажи ты! А парням это нравится?

– Кому как. Мне, например, не очень.

– Лучше бы она вправду разделась?

– Стриптиз? Ну, это совсем другое. Не каждая решится.

– Но ты ж её всё равно после этого не уважаешь?

Он улыбнулся смущённо.

– В остальном они вполне порядочны.

– Которые при всех раздеваются?

– Я же говорю – это совсем другое. Но в общем, ты прав, свинство тут некоторое есть. Но – привыкаешь. Даже трудно себе её представить без этого. А если подумать – за что они нас любят? Тоже за какое-нибудь небольшое свинство. Я с тобой согласен.

– А я ничего и не говорю. Иди-ка ты спать.

Ещё больше я его удивил. Но что-то мне так тошно с ним стало. Оттого, что она была с ним в компании – ну, могла быть, – и хотела перед ним раздеться. Я даже себе представил. Нет, она никаких этих слов не говорит, – хоть я от неё и слышал однажды, – а так именно и делает. И он на неё смотрит, смеётся, и всей компании весело, и дотронуться можно, она позволит. Чёрт знает, до чего вот так додумаешься! Ну, может, и не так у них всё, как я представляю, но почему бы ей не любить его? Ведь он красивый, рослый мальчик. Язык хорошо так подвешен. А что судьба у него «страшная», – ей-то он как раз впору со своей судьбой.

– Ты, правда, иди. Завтра к шести подымут, не выспишься.

– Посижу ещё. Жалко такую красоту упускать.

Господи, я думал – все слова уже в нём кончились.

– Ну, как знаешь.

Я встал и пошёл от него.

7

Я бы сходил к «деду», да у него окно не светилось. Наверное, думаю, ушёл в машину – сейчас там вахта моториста, а моторист у нас – Юрочка, фрукт изрядный, «дед» ему одному не доверял. Тем более машина сейчас подрабатывала, растягивала порядок.

Я заглянул в шахту – Юрочка, голый до пояса, сидел на верстаке и чего-то там точил на шлифовальном станочке, а «дед» расхаживал по пайолам с маслёнкой – работал за этого самого Юрочку.

Я скинулся по трапу. Юрочка меня увидел и сделал ручкой.

– Привет курточке!

– Привет культуристам.

– Посвистим, Сеня?

– Посвистим.

– А за что – за бабу или за политику?

– Вчера за политику. Сегодня, значит, за бабу.

– Итак, Сеня, затронем половой вопрос. Поставим его со всей прямотой. Почему он жить не даёт и трудиться творчески?

Это у нас с ним вроде приветствия. На том разговор и кончается. Потому что этот Юрочка глуп, как треска мороженая, и свистеть мне с ним не о чем – ни за бабу, ни за политику. А точил он себе ножик. Новая, значит, придурь. В прошлую экспедицию он, говорят, штук двадцать зажигалок выточил – корешам в подарок. Сам-то он не курит, здоровье бережёт. Отрастил чёрт-те какие бицепсы, а бездельник, каких поискать.

А «дед» ходил по пайолам, подливал масла в машину. Не знаю, куда он там подливал, мне и за триста лет в ней не разобраться, слишком много всяких крантиков и винтиков. Я просто люблю смотреть, как он это делает. Вот Юрочка – он к ней почти не прикасается, а ходит чумазый, беретик у него в масле – хоть выжми. А «дед» – в пиджаке, в сорочке с галстуком, и ни капли масла на нём нет. Он ходил вокруг машины, а она сопела и плевалась, как скаженная, но только не в «деда». Вот в