легенды складывали. Как она в кубрик до подъёма приходила к матросам. В первую койку с краю ложится, с последней встаёт. У них это называлось – «утренняя зарядка». А когда в порт приходили и кеп аванс выдавал, а она от него по левую руку сидела, а по правую – профорг. Он свои взносы собирал, она – свои.

– Тоже потеха, – говорю. – Ты сам это видел?

– Ну, Сень, всего ж не увидишь. Но – рассказывали. Больше, наверное, трепу было, чем дела… Но ведь под всяким трёпом что-то ж имеется… Ну, и я тоже кое-чему свидетель. Какая у ней с Ватагиным-то была история – целый роман! При всём пароходе. Бичи прямо к ней подкатывались, если что: «Ленка, похлопочи там, на мостике, чтоб не метали сегодня. Погода сильная, и отдохнуть охота». Ну, она к бичам с душой относилась. «Ватагин, сегодня метать не будем, устали бичи». И – не мечут, картины крутят. Ну, баба! Не знаю – потом она куда делась. Прямо как в воду канула.

– Она и канула.

– Ты шутишь!

– Нет. Я хоть и не плавал с нею, а знаю.

– Как же так вышло? Ну-к, потрави.

Я ему рассказал, как мне рассказывали. В одну экспедицию, поздним вечером, вышла эта самая Ленка ведро выплеснуть с кормы – и упала. Через полчаса только её кандей хватился. Ну, пока ход стопорили, пока возвращались по курсу, пока нашаривали прожектором, она уже закоченела, её только телогрейка держала на плаву. Говорили мне – вытащили ещё живую, но и десяти минут она не прожила, как её ни грели и спиртом ни отпаивали. Пошли к базе, там рефрижераторы, надо же до порта её довезти да предъявить кому следует, у нас не хоронят в море, как в старину. А волнение было – свыше восьми баллов, и база к себе не подпускала. Две недели этот шторм не кончался, и не могли подчалить, носились по морю, и мёртвая Ленка лежала на рострах, под брезентом в шлюпке. Все они чуть с ума не посходили.

– Слушай-ка, – спросил «маркони». – А с чего это она, не рассказывали?

– С чего за борт сваливаются.

– Нет, Сень, тут не просто. Она же опытная была «юноша», столько рейсов отходила. Вдруг пошла бы ночью с ведром, да в шторм? Она бы как-нибудь кандею это дело передоверила. А может, она в него и правда влюбилась, в этого Ватагина? Это мужик от любви не помрёт, а бабы, знаешь, с них станется.

– Не знаю. А может, потому что легенды складывали?

– Думаешь? Кто ж от этого умирает, Сеня? Скорей – тут всё сошлось.

И уже он про эту Ленку по-другому заговорил.

– Если хочешь знать, – говорит, – как она только на траулер пришла, так уже вся её судьба наперёд была расписана. Ты на судне – одна в юбке, а кругом двадцать три мужика с полноценным морским здоровьем, а рейсы же были – по полугоду, ты вспомни. И она же в общем кубрике с механиками жила, её койка только простынкой задёрнута, вот и весь девичий стыд. А тёмных углов сколько, где тебя и полапают, и зажмут, а после все косточки перемоют слюнями. Она и не выдержала. Сначала, наверно, и по рукам давала, и по рылу, а потом сама в загул ударилась, пока её Ватагин не завлёк… Да, Ленка! Сильно ты меня расстроил. Отличная же была девка!

– Не знаю.

– Отличная! Но ты прав – слишком про неё трепали. Корешей же у Ватагина внавал, и каждый, конечно, счастья ему желает. А может, с ней-то и было у него счастье – кто это может судить! Так просто от жены не загуляешь, чтобы во всём отряде про это знали. Да что в отряде, столько людей на флоте участие принимали, отговаривали его, в семью возвращали. А я тебе скажу – когда уже чужой нос лезет… в твои какие-нибудь трепетные отношения, это по-доброму не кончится, не-ет! У меня то же самое было. Ты где служил, на Северном?

– Ну!

– Я-то на Дальнем Востоке, торпедные катера. Ну что – совсем девчонка, ни хитрости у ней, ничего. Насквозь светится. Однажды в субботу нас не уволили, уволили в воскресенье утром – всю ночь она меня на причале ждала, от росы вымокла. Сторожа её гоняли, она в каком-то пакгаузе пряталась. Это ценить надо, Сеня! Я уже о ней по-серьёзному: вот демобилизуюсь и увезу, а почему нет! И чёрт же меня подловил – с корешами посоветоваться. Взяли бутылку, посоветовались. «Ты, Андрюха, нормальный или нет? Что те твоя сахалинка – тебя в России с подмётками оторвут!» Но это всё ладно, а тут существенное было выдвинуто: «Это же и подозрительно, чтобы такая верность! У них же так не бывает, Андрюха, это же факт женской природы, литературу надо читать. Ты-то к ней по субботам, а всю неделю она чего делает – знаешь?» – «Ждёт, – говорю, – учится, чего ей ещё делать». – «Не знаешь! А ближе к сроку, гляди, она ещё к начальству прискачет, с телегой[43]. А потомок от кого – это никто разбираться не будет». И думаешь, я это всё не пережил? Пережил, умный сделался. Когда демобилизовывался, и попрощаться не зашёл. Телеграммку только отбил – срочный вызов, больна тётя. А теперь – локти кусай.

– А вернуться к ней? – я спросил.

– Вернись! Когда их у меня трое уже. Старший вот в школу пойдёт. Я даже так мечтал: вот он подрастёт, всё ему расскажу. Может, он меня поймёт, отпустит к ней. Мужики же мы с ним, неужели не поймёт?

– Поймёт, да она ждать не будет.

– Ты знаешь – ждёт! Вот до прошлой экспедиции я от неё письма имел, в море. Насчёт по́трохов-то я ей не сообщал… Так вроде ничего существенного не писала, про житьё-бытьё, а за строчками чувствуется – приняла бы с дорогой душой. Ну, что-то прервалось – может, на берег