— Не на месте вала, а за ним, — сказала Маша. — Святой Город был защищен стеной. Но все, что находилось за стенами, не было святым. И когда враги штурмовали эти стены, они падали мертвыми в Провалля, и когда друзья оказывались врагами, их казнили и сбрасывали с этих стен, и их головы сажали на колья у этих стен, чтобы разграничить рай и ад…

— Так все, что за стенами древнего Киева, — ад?

— Для кого-то это стало адом… При Ярославе в Киеве жило семьдесят, а может, и сто тысяч людей, после нашествия Батыя в Городе осталось две тысячи. Ты хоть понимаешь, сколько там притаилось смертей? — показала Маша на темную стоячую воду глубокого защитного рва.

И вода, скрывающая ров, вдруг показалась Чуб истинным входом в ад… было сто тысяч… осталось две… и еще тысячи убитых врагов… и все они покоятся там?

Маша покачала головой:

— Провалля — не ад. Но, что посеешь, то и пожнешь. И за пару столетий Провалля, и ров за стенами Города, и яр за ним успели стать чашей смертей, чашей боли и чашей отчаяния… Кстати, Драбские врата, сквозь которые в Киев вошел хан Батый, стояли как раз на месте вашего цирка.

Даша вздрогнула и на миг закрыла глаза — точно опять заглянула в страшную, наполненную кипящей адской лавой чашу Мистрисс Фей Эббот. Не души ли павших у Драбских врат она видела в той златой чаше на толстой витой ножке?

— Если Провалы — плохая энергия, почему мы используем ее? Ведь и наша Башня — Провал… и Малоподвальная, 13.

— Я тоже размышляла об этом, — сказала Маша. — Думаю, там стояли дозорные башни таких же защитников града, как мы. И не только смерти, но и высокие подвиги, жертвы видели эти стены… У каждой части стены своя история… я так думаю. И не удивительно, что именно здесь, на границе святости и смерти, образовался разлом… и появились Провалы. Огромные скопления той самой низшей энергии боли, смерти, отчаяния, которую так любят некроманты.

— А ты ничего не слыхала про церковь святой Ирины, которая однажды ушла под землю? — Чуб поискала помянутое строение взглядом.

Земляной вал, опоясывавший Город змеей, вбирал в себя купола десятков церквей, и Даша пыталась отыскать хоть что-то знакомое, но не смогла угадать среди них даже родную Софию, рядом с которой прожила большую часть своей жизни. Какая из всех этих византийской постройки церквей — достославный Софийский собор? Какая загадочная церковь Ирины?

— Вон она, — Маша показала рукой на ближайшие к ним купола. Ее двор почти примыкал к валу, а значит, и к Провалу за ним. — Не слыхала, чтобы она провалилась, ничего такого в истории Киева нет — во всяком случае, в официальной истории. Но, руководствуясь обычной житейской логикой… Оползни с гор всегда были первейшей проблемой Киева, церковь стоит на краю горы. И нет ничего волшебного в том, что однажды, после обильных дождей край горы обвалился вместе с частью частокола и церковью.

— То есть она не провалилась однажды в ад, а просто свалилась вместе с оползнем? — реалистичность версии разочаровала Дашу. — Хоть, впрочем, какая разница… для погибших людей.

— Думаю, разница отправиться в ад или в рай все-таки есть… Если люди погибли во время службы, когда их души устремились к Богу, то попали они прямо на небо.

Чуб села на гребень крыши. Ветер взъерошил ей волосы. Она испытала смешанное чувство покоя и разочарования. Так всегда было с Машей — ее объяснение сразу расставляло все точки над «i». Вот крепостная стена, а под ней рвы с белеющими на дне человеческими костями, по сути, то же самое кладбище и место казней в одном флаконе, плохая земля с плохой энергией. Все сразу стало понятно… даже слишком. У нее точно украли бередящую душу готическую загадку.

— А как же Провалля за Царским садом?

— Все просто, — Маша смотрела вдаль, на безлюдные пустынные болота Крещатика, — со временем Киев расширился, и границы крепости проходили уже там.

— А проститутки тут при чем?

— Любопытный вопрос. Если отследить историю Города, большинство борделей стояли либо в Провалле, либо под Лысой горой — на Андреевском спуске под Замковой, за Канавой под Щекавицей. Проститутки издревле были низшими жрицами в древних храмах Великой Матери. И теперь, словно бабочки, слепо летящие на огонь, они собираются в местах древней силы.

Маша тоже села на дощатую крышу, поджав под себя одну ногу в стареньких джинсах, задумалась, помолчала — было видно, что тут, вдалеке от неизлечимой болезни сына, от неразрешимых проблем — ей стало намного легче, и ее черты разгладились.

— Давай упорядочим все…

Как Даша ждала этих слов!

— Начнем с Ирининской церкви. Ее основала жена Ярослава Мудрого, шведская принцесса Ингигерда — кстати, именно ее Васнецов написал на стене Владимирского собора. Но подозреваю, что Мистрисс привлекла вовсе не жена Ярослава и не история святой Ирины, угодившей в бордель, а Ирий. Христианские храмы часто ставили на месте языческих капищ и называли по созвучию, так, на месте капища Велеса появлялась церковь Власия… и Ирининскую тоже могли построить там, где, по легенде, был вход в Ирий. Так наши предки именовали мир иной, в котором правят царь Ир и царица Ирица. Такой себе древний Провал, куда по мнению дедов улетали на зиму птицы и уползали змеи.

Чуб посмотрела в сторону церкви Ирины (и Ирия?), и заметила, что к забору монастыря прилепились бревенчатый домик и двор, спрятанный от чужих глаз за высоким частоколом. Во дворе горел костер, у огня стояла простоволосая русая женщина в почти такой же страхолюдной сморщенной полумаске, как у Маши во время приема.

«Ведьма, небось… и тут свой Хэллоуин! Или Бабы́… или как там их звали в Древней Руси».

— Что же касается Врубеля…

— Поверь, я сделала все, что могла! — поклялась Даша. — Акнир обещала мне не флиртовать с ним.

— Еще утром это бы уязвило меня, но сейчас мне все равно… Я о другом. С тех пор, как мы с ним расстались, я много читала о нем, прочла все, что смогла. И однажды поняла: Киев стал роковым городом его жизни не потому, что Врубель нарисовал здесь своего первого Демона, а потому, что он нарисовал тут своего последнего Иисуса Христа.

— «Моление о чаше»?

— Не только… Миша создал тут двух Демонов. И сотню христианских сюжетов! В те же годы, помимо печально известной Богоматери с лицом Кылыны, он написал для иконостаса в Кирилловской церкви «Иисуса Христа», «Святого Кирилла», «Святого Афанасия». Написал там «Сошествие Святого Духа», «Космос» — Бога-Отца, «Моисея» и «Соломона», «Ангелов с лабарами», Архангела Гавриила, эскиз «Благовещения», эскиз «Архангела Михаила», «Въезд Христа в Иерусалим», «Успение Богородицы», Христа над молельной и «Надгробный плач» сразу в четырех вариантах…

— Ого!

— Не считая больших работ, прорисовал в Кирилловской примерно полтораста фигур!

— Вау! — воскликнула Даша.

— Написал трех ангелов, олицетворяющих времена года, в барабане купола святой Софии. Писал иконы для Алексея Мурашко, владельца иконописной мастерской — «Святого Николая» и «Святого князя Владимира».