— В другой раз выбирай слова… И старайся, чтобы мы с вашими не пересекались.

— Да, а как там Гундосый с Кылой? Из больницы вышли? — как бы невзначай спросил Орех. — Кум, сколько их тогда против нас было?

— Человек шесть было, — засмеялся довольный Кум. Китаец как язык проглотил. Только скуластая морда перекосилась злобой, и желваки заходили по скулам.

Орех с Кумом передали закуску: бутерброды с селедкой, яйца и соленые огурцы Мирону, затем вылезли из очереди сами, поднимая высоко над головой кружки с пивом. Мирон уже разложил закуску на бочке, и Ореху пришлось сдвинуть бутерброды, чтобы поставить пиво.

Кум достал из кармана тощего своего пальто бутылку, стукнул ее по дну, страхуя ладонью горлышко. Пробка осталась в руке. Очистив горлышко от сургуча, он налил до половины единственный граненый стакан и дал первому Ореху.

Орех чуть помедлил и стал пить маленькими глотками. Его передернуло, как от озноба, и он тут же отпил из кружки пиво.

— Значит, решил в мореходное, Мирон? — опросил Орех, когда все выпили.

— Попробую. Семилетка есть. Все равно, не мореходка, так армия.

— А как же мать? — спросил Кум.

— Теперь брательник Колька вырос. Я горб поломал, теперь пусть он поломает. В этом году тоже семилетку заканчивает. Может, на ваш завод учеником пойдет. Устроите?

— Да это мы сделаем, — пообещал Орех. — Как сам-то будешь?

— Как все. Деньги, что заработаю, матери оставлю, до места попутными поездами доберусь. А там казенные харчи, казенная одежда. А нет, так руки есть.

— Попутными поездами тоже уметь надо, — сказал Орех, прикладываясь к пиву.

— Федюню помните? В Крым поехал батьку искать. Батька-то с войны не вернулся, а кто-то донес, что он там с другой бабой живет, фронтовой женой. До половины не доехал, поездом обе ноги отрезало. Теперь на тележке катается и на базаре милостыней кормится.

— Ты, Орех, даешь, — усмехнулся Мирон. — Федюня пацан был.

— Поезд, он не разбирает — пацан или мужик.

— Так ты куда решил? В Таллинн или в Калининград?

— Наверно, в Калининград. Документы через месяц отошлю, а там буду ждать вызова.

— Ну ладно, давай за Калининград.

Кум хотел налить водку в стакан, но Орех остановил его:

— Лей в пиво. Здесь делить нечего.

— Может, разомнемся? Бой гладиаторов устроим? Что-то мне кореша в том углу не нравятся, — оказал Кум, в которого после водки вселялось мировое зло.

— Это, где Китаец сидит? — уточнил Орех.

— Все время в нашу сторону зырят, — подтвердил Мирон.

— Не, пацаны, не здесь. Здесь лягавые ходят. Запросто сесть можно. Опять же, драка начнется, перебьем все, х… рассчитаешься. Давай лучше еще по сто пятьдесят возьмем.

— Я не хочу, — вдруг сник Кум. — Завтра на работу. Подниматься тяжело.

— Ну как хочешь, — удивленно посмотрел на Кума Орех. — А ты? — повернулся он к Мирону.

— Мне тоже хватит.

У Мирона чуть заплетался язык, но выглядел он трезво.

— Ну, тогда пошли. Что я один что ль буду? — обиделся Орех и встал.

Когда шли к выходу, Кум сделал маленький зигзаг в сторону, вроде обходя бочки, и, оказавшись рядом с единственным столиком, за которым сидели курские во главе с Китайцем, вдруг ногой подсек стул, выбив его изпод пацана, ближе всех сидевшего к проходу. Тот растянулся на полу. Кружка с недопитым пивом упала, но не разбилась, и остатки пива растеклись лужицей по дощатому полу. Курские вскочили, но Китаец грозно рявкнул на них и усадил на место, повернул к Куму перекошенное лицо, и едва сдерживая ярость, сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Зря ты это сделал, Кум. Ты за это ответишь. И за Михея с Гундосым ответишь. Это же ты их уложил?

— Ну, пошли, отвечу. Выводи свою кодлу, — почти прошипел Кум, а глаза его горели такой дикой ненавистью, что казались безумными.

«Псих, настоящий псих, — подумал Китаец, отводя взгляд в сторону и ненавидя себя за это. Он, уже имевший три «ходки», вор, которого уважает вся курская шпана, боится какого-то поганого фраера. — С ним надо кончать».

Моя кодла останется здесь, — выдавил из себя Китаец. — Мы вас не боимся! Но тянуть срок по глупости нам не резон. С вами мы встретимся в другом месте.

— Погоди, Кум, — Орех обнял Кума за плечи и с силой подтолкнул к двери.

— Надо б выпить! — сказал Кум уже на улице, возбужденный.

— Говорил, давай возьмем по сто пятьдесят, — напомнил Орех.

— Можно бутылку взять. Магазин напротив сквера Героев. Все равно в ту сторону идем, — посоветовал Мирон. — А выпить в сквере можно.

— В сквере нельзя, лягавые ходят. В вытрезвитель попадем. Выпьем во дворе пятиэтажки, — сказал осторожный Орех.

Пили из горла, закусывали огурцом, который им выловили из бочки в магазине. Мирон сильно захмелел и все порывался идти к Верке, официантке привокзальной столовой, на другой конец города.

— Все, Кум, допиваем и пойдем, — сказал Орех. — Мирона надо до дома проводить.

Орех тоже захмелел и говорил медленнее обычного, тщательно подбирая слова, но на ногах держался твердо. Кума, казалось, водка не брала, но он был не в духе, — говорил мало и больше слушал, но Орех этого не заметил.

— Я матери хотел пряников купить, — сказал Кум. — Вы идите, я догоню.

— Да ладно, сам доведу, не суетись. Все равно по домам расходимся. Мы сейчас по Дзержинской, там рядом. Ты давай через дворы, — решил Орех.

— Ну, гут! Тогда до завтра! Они обнялись и разошлись…

Удар был страшным. Кум, как оглушенный на бойне бык, упал на колени и сделал попытку подняться, но тело не подчинилось, будто многопудовая плита придавила его и гнула к земле, а земля уходила изпод ног и вдруг стала с бешеной скоростью вращаться, меняясь местом с небом, потом все слилось в один сплошной круг, который стал быстро уменьшаться, превращаясь в черную точку. Сознание померкло, и он распластался на снегу темного полупроходного двора, рассыпая розовые пряники и окрашивая снег кровью, не дойдя двух шагов до невысокого кирпичного забора, через который он собирался перемахнуть легким кошачьим касанием, чтобы через минуту быть дома.

— Готов! — сказал мужик в фуфайке, склонившись над Кумом.

— Ну вот, а говорили, здоровый! — другой, в полупальто с кроличьим воротником, сплюнул сквозь зубы:

— Мотаем отсюда.

И они растворились во тьме двора.

Когда его нашли утром в луже крови, он еще был жив и что-то пытался сказать, но только пошевелил губами. Врач, осмотрев рану на голове пострадавшего, безнадежно махнул рукой. Рану, как могли, обработали, перевязали, и Кума отвезли в палату. К вечеру Кум впал в кому, а ночью умер, не приходя