на задании. Лицо его при этом было отталкивающе неприятно. Слюна остановилась в уголках рта, он, как гончая собака, кидался из стороны в сторону, таская за собой индуктора или бегал вокруг него, иногда замирал на мгновение, вглядываясь в индуктора. И вдруг разом подбежал к мужчине в четвертом ряду, схватил его за руку, вывел на сцену, посадил на стул, достал из его кармана паспорт и, раскрыв, прочитал имя жены.

Когда жюри огласило задание, зал взорвался аплодисментами…

Все другие задания не отличались особой оригинальностью и были схожими, как братья близнецы, но Мессинг безропотно и добросовестно выполнял их. Он стремительно сбегал по ступенькам сцены, словно ныряя в зал, и индуктор едва поспевал за его нервными и непредсказуемыми перемещениями.

И все же я понял, что Мессинг «слышит» и «читает» мысли, когда он, выполняя очередное задание, подошел к одному из зрителей и раздраженно сказал:

— Вы нарочно даете мне ложную информацию. Это затрудняет работу, отнимает время. Мужчина смущенно извинился.

Настала моя очередь осуществлять мой план встречи с Мессингом. Я стал внушать Мессингу мысль найти меня, а когда тот пробегал мимо, «тормозил» его. Глаза Мессинга стали беспокойно «бегать» по рядам, и он бросил в зал: «Мне кто-то все время мешает». И вдруг, пробегая мимо меня в очередной раз, резко остановился, повел головой, ноздри его позвериному зашевелились, будто он принюхивается, и он безошибочно определил: «Вы?» Я кивнул. «Зайдите ко мне после сеанса». «Сын, что ты задумал?» — наклонился ко мне отец. «Хочу понять, что я такое! Я этого долго ждал, и упустить шанс поговорить с таким человеком просто нелепо».

Мессинга долго не отпускали со сцены. Аплодировали стоя и выносили на сцену цветы, такие редкие в это время года.

Мать осталась ждать нас с отцом в вестибюле, а мы поднялись на сцену и пошли искать уборную комнату Мессинга. Это было нетрудно, потому что возле нее толпились люди. Всем хотелось поговорить со знаменитым гипнотизером.

Мы с отцом стали в сторонке, не зная, как пробиться через толпу. Но Мессинг, быстро спровадив парутройку поклонников, вышел сам, нашел меня глазами и пригласил: «Пройдите», а перед остальными извинился, сославшись на усталость.

— Можно я с отцом? — спросил я.

— Конечно, — кивнул Мессинг.

Перед профессором стояла чашка с дымящимся чаем, и он помешивал чай ложечкой. Я удивился, когда увидел, что Мессинг надел очки. Очки были в черной оправе. Теперь лицо его было обычным, человеческим, только страшная усталость обострила его черты. Напряжение отпустило его, но говорил он тихо и с трудом, словно, делая усилие над собой.

— У вас очень сильное энергетическое поле. В отдельные мгновения я даже слышал вас. Вы хотели, чтобы я нашел вас.

Мы с отцом сидели на потертом дермантиновом диване с откидными валиками по бокам. Чувствуя мою неловкость, Мессинг спросил вдруг:

— Что вы умеете?

— Ну, — замялся я и, заметив на столе папиросы «Казбек», попросил:

— Можно пустую коробку?

Мессинг высыпал папиросы и подал мне пустую коробку. Я положил коробку на стол, потер руки одна о другую, чтобы на них не оказалось случайной влаги, и поместил ладони так, чтобы коробка оказалась между ними, как бы обнимая ее, но не дотрагиваясь. Коробка шевельнулась, и я повел ее к краю стола, у самого края я убрал руки и, сконцентрировав взгляд на этой коробке, свалил ее со стола. Она стукнулась о пол.

— Браво, — похвалил Мессинг. Глаза его сияли, будто это не я проделал этот несложный трюк, а он сам.

— Что еще?

— Ну, если бы кто-нибудь согласился мне помочь, — ободренный профессором, сказал я. Мессинг встал и пошел к двери. Через некоторое время он вернулся с молодой женщиной, наверно, из тех поклонниц, которые все еще караулили его в коридоре. Лицо женщины покрыл румянец, и она светилась вся от счастья. Еще бы, удостоилась чести быть приглашенной самим Мессингом. Я мгновенно определил, что материал податлив, и мне будет стоить небольшого труда показать на ней свое умение. Так и случилось. Едва она опустилась на диван рядом с отцом, куда указал ей Мессинг, я произнес:

— Встаньте! — голос мой звучал сухо и резко. И я уже не принадлежал себе, я перестал видеть окружающие предметы; всё, кроме лица женщины, отступило на второй план и, как бы, покрылось серой пеленой. Так художникпортретист оставляет фигуру позирующего объекта в центре холста, закрашивая фон одним тоном.

Женщина встала, но лицо ее выражало недоумение, которое быстро стало исчезать под моим взглядом, а я подошел совсем близко, но при этом не сделал ни одного жеста и не произнес ни одного слова.

— Всё, она никого не слышит, кроме меня, — сказал я Мессингу, и уловил недоверие на его лице. — Что бы вы хотели, чтобы она выполнила?

— Что хотите, — оживился Мессинг.

— Она сейчас возьмет папиросу из вашей пачки, зажжет ее и передаст вам. При этом я не скажу ей ни олова.

Я мысленно повел женщину к столу, мысленно заставил ее взять папиросу из пачки, зажечь от спички, которые лежали на столе, и протянуть профессору.

В таких случаях я почти физически ощущал все действия, которые проделывал мой подконтрольный объект, то есть я, словно сам, брал папиросу, сам зажигал спичку и прикуривал. Поэтому ничего удивительного не было в том, что я закашлялся. Одновременно закашлялась женщина. Потом я усадил ее назад на диван и стоял, ожидая, что скажет Мессинг.

— Более чем убедительно.

Я дотронулся до плеча женщины и вывел ее из состояния гипноза. Она удивленно посмотрела на меня, потому что я стоял рядом, и она успела увидеть мою руку, которую я отводил от ее плеча.

— Что-нибудь не так? — спросила женщина, инстинктивно поправляя прическу.

— Нет, нет. Все так! — весело успокоил ее Мессинг. — Как вам понравилось мое выступление?

— Изумительно, изумительно! Вы чародей, вы маг! Я не могла уйти просто так, не сказав вам этого.

Женщина пылко произносила свой монолог, прижав кулачки к груди и привстав с дивана.

Мессинг поблагодарил ее и тактично выпроводил из комнаты, выслушивая по дороге к двери горячие комплименты своему таланту.

Все что случилось с ней в этой комнате, женщина не помнила. Разве что где-то глубоко в подсознании осталась картинка, как на киноленте, но это вряд ли помешает ей нормально жить.

Вольф… извините, не знаю вашего отчества, — подал голос мой отец.

— Григорьевич.

— Вольф Григорьевич, понимаете, сила Володи не в том, что он показал. Это все, как бы, сопутствующее, внешнее чтоли. Меня беспокоит его внутренний мир, совершенно не укладывающийся в привычные