Ева вытерла ладони о голубую тафту, и лица в зале исчезли. Со всеми лишними мыслями, растворившимися в светлой пустоте, которую могло заполнить только одно.

Кто из великих говорил, что после тишины лучше всего невыразимое выражает музыка?..

– Кейлус Тибель, – сказала она в никуда, даже не пытаясь подражать зычному голосу конферансье, но понимая, что объявить это необходимо. – Романс для сиэллы и клаустура.

Они уже репетировали. Вчера. Всего раз. Но вместо струнного вступления Ева всё равно услышала звуки фортепиано: то, как его играл сам Кейлус.

Это ей не забыть даже на том свете.

Вступила она, конечно, вовремя, как в мёртвом сейчас особняке, когда выводила ту же мелодию на чёрно-белых клавишах. Виолончельное соло легко вознеслось над переливами струнного аккомпанемента, околдовывая бессловесными, лучшими на свете чарами; оно звучало не так вольно, как если б Еве аккомпанировал тот, кто без всяких репетиций пел с ней в едином ритме, но достаточно, чтобы не вызвать недовольства творца.

В этом зале она была единственной, кто знал, как на самом деле должна звучать музыка Кейлуса Тибеля. Единственной, кто мог исполнить её так, как ему того хотелось.

Если другие не понимали её прежде, она заставит их понять.

Растаял помост. Исчезли музыканты за спиной. Растворились в темноте перед закрытыми веками стены тронного зала, цветы, гости, риджийцы. Остались Дерозе и Ева, и звуки скрипок, помогающие ей ткать картины из нот и света, что мерцал в её душе, и тьмы, что прежде была ей неведома, и крови, что роняло её разодранное виной сердце. В непроглядной ночи путеводный маяк рассыпал лучи по тёмным волнам, обещая, что как бы ни было сейчас больно и одиноко, всё обязательно будет хорошо. Ускользал в зимний шторм тот, кого приходилось отпускать навсегда. На берегу, над гребнями из морского льда плакала девушка, простирала бледные руки к горизонту и молила того, кто уходит, вернуться к ней, но отвечали ей только звёзды, колко сияющие сквозь мрак.

…тогда, вечность назад, в их первый и последний дуэт, Ева не вполне осознавала, о чём он, но осознавала сейчас – то, чего не могла понять и выразить, даже потеряв брата. Вырывая музыку из той глубины себя, что она не открывала никому, которой просто не существовало прежде, Ева играла как никогда; играла так, словно прощалась не только с чужаком, которому уже не сможет сказать «прости», а с другом, миром, самой жизнью. Той жизнью, что осталась по другую сторону границы миров, которую Ева не могла вернуть, даже вернувшись, – ведь прежней её больше не существовало. И маяк пронзал несокрушимую полночную мглу, и уходящий оглядывался, чтобы одарить последней улыбкой всё, что оставалось позади, и девушка отступала от края бездны, утягиваемая теплом, светом, неумолимой и милосердной судьбой, в которой рано ещё ставить точку…

Далеко, где-то в ином мире, девушка на помосте в последний раз провела смычком по струнам, вторившим её неизбывной печали и бесконечной любви к тому единственному, в чём всегда продолжит жить Кейлус Тибель.

Темнота, в которую Ева вернулась из краёв, куда унесла её музыка, ещё миг звенела неестественной тишиной.

Аплодисменты сперва показались ей тихими. Секундой позже стало ясно: нет, они оглушительные. Настолько, что слух не может воспринять их во всей полноте.

Открыв глаза, Ева неуверенно, словно после сна, поднялась на ноги. Заученно, не думая о том, что делает, поклонилась и шагнула с помоста, выпитая до дна. Прежде чем заводной куклой зашагать к выходу, ослабшей рукой неся Дерозе сквозь расступающуюся толпу, посмотрела туда, где в последний раз видела Повелителя дроу.

Когда Альянэл из рода Бллойвуг чуть склонил голову, встречая её взглядом, где таяло выражение бесконечно далёкое от насмешки, Ева без намёка на удовлетворение поняла – подарок принят.

Глава 20

Divisi[26]

Белая Ведьма нашла её на балконе.

Ева стояла, опершись на перила, так и не выпустив из пальцев гриф Дерозе, и смотрела, как за прозрачной стенкой магического купола падает снег, растворяясь в ночи.

– Мои поздравления, лиоретта, – сказала Снежана, прислонясь к каменному парапету. – Вы нашли едва ли не единственный не предусмотренный нами способ, как нас впечатлить.

Ева не повернулась в её сторону. Лишь удостоверилась зачем-то, что шпиль Дерозе упирается в щель между гранитными плитами, выстилавшими пол.

– А милый ребёнок продолжает приятно удивлять. Если уж она смогла пролезть мимо гвардейцев госпожи полковника…

Ева вышвырнула Мэта из сознания так же жёстко и легко, как минутой раньше. И ещё минутой раньше. Демон прямо-таки жаждал поделиться с ней бесценными комментариями о произошедшем, но Еве очень хотелось побыть по-настоящему одной.

Сейчас заглушить голос в голове было проще, чем когда-либо. Наверное, потому что в ушах всё ещё звучала знакомая мелодия, словно на балкон доносилось эхо романса, до сих пор гулявшего под сводами тронного зала.

– Я сказала охране, что хочу побыть одна.

Балкон был пуст. К моменту, когда Ева пришла сюда, здесь прохлаждалось (в прямом и переносном смысле) с десяток человек, благополучно пропустивших её выступление, но будущая королева Керфи с несвойственной ей категоричностью обеспечила себе одиночество. Когда же присутствующие удалились, гвардейцам у дверей был отдан приказ никого не впускать.

Ева сама не знала, почему почти не удивилась, что на Белую Ведьму правила не распространялись.

– Трудно отказать важному гостю из страны, с которой ваша страна очень хочет наладить дружественные отношения и который несёт важное послание от Повелителя. Особенно если этот гость умеет подобрать правильные аргументы. – Снежана налегла на камень грудью: пажеский костюмчик скрадывал её фигуру, обточив её почти до мальчишеской. – Повелитель Альянэл просил передать своё почтение и благодарность.

– Значит, вам понравилось.

– Ничего не смыслю в музыке. Но Алья и Лод смыслят. Им понравилось. Я им доверяю.

Голос девушки прозвучал прохладно, однако Ева улыбнулась прямоте её слов. В усталом опустошении, всё ещё владевшем ею, всё равно не было места ни злости, ни колкостям.

– Я рада.

Снег над ними повисал в воздухе, оседая сверху искристым навесом. За границей охранной магии, окружившей балкон хрустальной стеной, мороз белил крыши и брусчатку, вился инеем на стёклах. Здесь колдовство удерживало снаружи и мороз, и ночь, не давая им затопить уютный и хрупкий людской мирок, вытеснить тёплый свет, который обитатели дворца хранили вопреки воле тёмного холодного мира.

– Алья сказал, у вас… очень добрая музыка, – после долгого молчания произнесла Белая Ведьма. – Лод когда-то говорил, что человек раскрывается в музыке.