– Господи!.. – изменилась в лице мадам Досталь. Видимо, помимо воли сравнила красную юшку, тёкшую по лицу у Тараса, с заварным кремом, который размешивала. – Я сейчас в милицию позвоню!..

– Никакой милиции, – Патимат Сагитова говорила по обыкновению тихо, но тёмные глаза неожиданно опасно сверкнули, а кавказский акцент стал сильнее обычного. Стражи порядка стали кровными врагами Патимат с того дня, как жестоко избили на Ладожском вокзале её сына Джавада – за отсутствие документов и внешность.

– Генриэтта Харитоновна, да что вы говорите такое, – одновременно возмутился Гриша Борисов. Он подогревал в крохотном ковшичке кашу для дочки. – Тарас, тебя несколько дней… мы уже беспокоились…

В это время открылась дверь ванной, щёлкнул, гася свет, выключатель, и в кухню заглянула привлечённая голосами тётя Фира.

Она отреагировала мгновенно:

– Тарасик!.. Ой вэй, Тарасик, иди же скорей сюда!..

– Чего?.. – Тарас повернулся и, покачнувшись, едва не потерял равновесие. Эсфирь Самуиловна решительно схватила его за руку и потащила с собой. Сперва Тарас хотел вырваться и даже зарычал сквозь зубы, собираясь выдернуть руку… но идти, когда тебя вот так ведут, да ещё и ласково приговаривают при этом, вдруг оказалось легко и необыкновенно приятно, и Тарас раздумал противиться. Они снова одолели длинный загнутый коридор коммуналки и оказались перед тёти-фириной дверью. Крохотный тамбур за нею был шириной в полтора его шага. Тётя Фира открыла внутреннюю дверь…

– Чертог сиял, – сказал Снегирёв.

Глаза у Тараса представляли собой две опухшие щёлки, яркий свет заставлял его щуриться всё больше, и тем не менее он разглядел, что кроме дяди Лёши за накрытым столом присутствовал ещё один человек. Девушка, похожая на княжну из опального и обедневшего, но очень гордого рода, вскочила со стула и побежала к нему:

– Тарас! Тарасик…

Эсфирь Самуиловна уже шарила в распахнутом шкафчике:

– Марля, перекись, йод… Каролиночка, посади Тарасика на табуретку!..

Каролина, подумал Тарас. Это была вправду Она, и теперь он знал, как Её звать. И класть он, пожалуй, хотел на всё и на всех – на Журбу, на Сморчка и вообще, – потому что его княжна Каролина была здесь, с ним, и это значило, блин, что будет всё хорошо. Голова у него окончательно закружилась. Он сел на табуретку и позволил женщинам делать с собой всё, что им представлялось необходимым. Каролина, кажется, плакала. Он хотел ей сказать, что на самом деле ничего непоправимого не произошло, но язык не ворочался, и он промолчал.

Тёти-Фирин кот Васька, взлетевший поначалу на шкаф, ужасно разволновался, соскочил вниз и хлопотал как умел: метался туда и сюда, кричал и порывался влезть на колени к Тарасу. Снегирёв подхватил его на руки, чтобы не мешал.

– Анекдот есть, – опошлил он происходящее. – Режет хирург человека в операционной, командует: «Скальпель!» Кот под ногами вертится: «Мяу!» Хирург:

«Зажим!» Кот: «Мяу! Мя-ау!!» – «Тампон!» – «Мя-а-а-а-а!!!» – «Ну на, на тебе печёнки, только отвяжись, паразит…»

Каролина увидела, как разбитые губы Тараса дрогнули и растянулись в ухмылке. Кажется, жизнь действительно ещё не кончалась…

Очередная оттепель расквасила грунт на открытом манеже до слякотного состояния. Потом опять ударил мороз и прихватил жижу кочками, опасными для лошадиных копыт. Выпускать на подобный манеж смену было чревато, и Роман Романович велел ехать в парк. По улочкам – шагом, а как доберутся до хорошо заснеженных и нескользких аллей – можно и порысить.

– Мячик головной, – распоряжался тренер. – За ним Карнавал, Одиссей, Ветерок…

Дворик перед конюшней освещали два круглых матовых фонаря. Лошади топтались, фыркали, выдыхали облака пара. Стаське предстояло ехать почти в самом хвосте, даже после кобыл. Сегодня ей достался громадный – рукой до спины не достать – гнедой мерин Хеопс. Все хвалили его за добронравие и мягкость аллюров, Стаська знала, что на нём любили ездить самые маленькие девчушки, но лично её он своими размерами просто потрясал и повергал в трепет. Когда Роман Романович велел ей чистить его и седлать, душа натурально ушла в пятки. Для начала она скормила гиганту полкармана морковки, потом, сочтя отношения установленными, попробовала почистить его. Но то ли щётка оказалась жестковата для нежной шкуры Хеопса, то ли Стаськины опасливые прикосновения показались щекоткой, а может, просто стих напал пошалить – конь задрал голову на абсолютно недосягаемую высоту и закрутился по деннику, уворачиваясь от щётки.

– А ну стой! Стой смирно, кому говорю!.. – Стаська тщетно пыталась поймать его хотя бы за гриву. – Да стой же ты, пирамида ходячая!..

Всё напрасно. Хеопс в упор отказывался признавать Стаську над собою начальницей и продолжал безобразничать.

Спасли «подготовленную всадницу» две полузнакомые тётки. Они подошли к открытой двери денника, и Хеопса как подменили.

– Здравствуй, мальчик, здравствуй, маленький, – окликнула его та, что в очках. Конь сейчас же прекратил беготню, забавно хрюкнул и полез носом ей в руки. Схрумкал сухарик и принялся канючить ещё: кланяясь, вытягивал переднюю ногу и помавал в воздухе широким, как блюдце, копытом.

– Мне он разок так вот «сделал ножкой» прямо в колено, – сказала вторая тётка, одетая поверх куртки в пёструю лоскутную безрукавку. – Ну и что ты думаешь?

К штанам прикоснулся, а к ноге – нет. Всё понимает, паршивец!

Стаська тем временем использовала свой шанс и проворно заработала щёткой.

– Хеопсику я всегда всё прощу, потому что он очень порядочный конь, – сказала первая тётка. – Меня, помню, в «Тридцатке» разок посадили на одного… Самого, как обещали, доброго-смирного, я тогда после болезни была… Кантом его, помнится, звали. Только поехала, вдруг чувствую, сердце начинает прихватывать. В глазах темно, воздуху не хватает, а он знаешь что? Понял, что всаднику поплохело, что у меня сил не стало справляться, и давай по полной программе меня убивать! На «свечку» встаёт – и потом сразу «козла»! На «свечку» – «козла»!.. И так злобно, жестоко! Ребята, кто видел, седые волосы нажили. Как-то всё же я усидела, но потом долго спокойно к лошади подойти не могла…

Стаська, лихорадочно сметавшая с крупа Хеопса налипшие опилки и прочую «пыль веков», при этих словах опять задалась вопросом, что вообще она здесь делает и зачем ей всё это надо. То есть теоретически она, конечно, и раньше догадывалась, что лошадь, с её-то силой и быстротой, при желании очень даже способна убить человека. Ну, там, не всякого – того же Романа Романовича, положим, фиг ли застанешь врасплох! – но лично её, Стаську, совершенно точно играючи пришибет самый завалящий конёк. Прежде она полагала: надо сделать так, чтобы лошади просто в голову не пришло на неё рассердиться, и будет всё хорошо. А теперь выясняется, что существует ещё и лошадиная подлость?..

– Ну и что?.. – предательски задрожавшим голосом сказала она Хеопсу, когда взрослые всадницы отошли от двери. – Я, значит, к тебе «миленький-хорошенький», а выедем, и ты меня тоже так же начнёшь? Убивать? А?..