Ощущения наплыли такие, будто предатель попал на самый нижний план преисподней. В котёл с кипящим маслом. Его личный.

Испытать за свою жизнь ренегат успел немало оттенков боли. Но такой — насыщенный и в то же время яркий — претерпевал впервые.

Глаза-то не успел открыть, как заверещал от боли. Обезумев, стал вырываться. Мотать головой из стороны в сторону. Выгибаться, словно демон рвался наружу.

Со стороны всякий посчитал бы, что Флэй свихнулся, потерял рассудок и снизошёл до твари, подчас хуже зверя. Всему виной пресловутая, пылкая агония.

Явь под призмой его восприятия превратилась в мыльный бульон. Всему виной обильные слёзы, покатившиеся с век. Нервные окончания пекло и выкорчевывало так, что хотелось вылезти из этой кожи вон. Может, хоть так стало бы прохладнее.

Если бы. Альдреда привязали к креслу ремнями. По рукам, ногам. Таз, шею. Далеко не уберётся, даже если сильно захочет.

Верхнюю одежду сняли. Осталась только сорочка — да и та расстёгнута. Всё равно жгло. Дезертир себя чувствовал раком, опущенным в котелок с душистым кипятком.

Сверху откуда-то бил белый и холодный, ослепляющий свет. Он стекал водопадом с лампы, закрепленной чуть сбоку — и в то же время прямо над ним. Мерцание раздражало и ощутимо отдавало в мозг, навевая приступ тошноты. Да только исторгнуть из себя нечего. Желчь — и та не могла покинуть желудок. Не хватало мышечной упругости для довершения спазма.

Настолько паршиво, как сейчас, Флэй давно себя не ощущал. Закричав, уже не мог остановиться. Совсем не соображал, что происходит. Раздражители пересилили его самообладание. Какой бы путь ни избрал ренегат, всё равно не останется без мучений.

Увы и ах, такова данность его бытия. Кончится ли это хоть когда-нибудь? И как?

Взгляд судорожно метался из стороны в сторону. Из-за света вездесущего он мало что мог разглядеть. Тем не менее, общие представления о своём местонахождении заимел.

Помещение с деревянным интерьером и тележками медицинских инструментов, пузырьков и прочей докторской утвари. Не слишком большое, но и не слишком мелкое. Больше походило на операционную. А это значит, в госпитале Сестёр Милосердия он был не один. Кто-то его обнаружил. И кто же? Тот самый доктор? Но…

Его не оставили в одиночестве, отнюдь. Всё это время он находился под неусыпным наблюдением. И когда Альдред очнулся, начал бесноваться и вести себя, будто бешеный кабан в охотничьей ловушке, хозяину его судьбы пришлось принять меры. Он подготовил препарат украдкой, себя не выдавая, и подошёл к креслу. Со стороны изголовья. Флэй не видел и не слышал его. Вплоть до последнего мгновения.

Свет вдруг заслонила чья-то рука. Пациент осёкся. Наблюдатель грубо, насильно прислонил ветошь к его лицу, закрывая рот и нос. Альдред ничего не понял и случайно вдохнул пары кислого раствора. Его начало морить. Флэй остервенел, почуяв неладное, и стал вырываться. Однако так лишь вдыхал препарат всё больше и больше. Заведомый проигрыш, как ни крути.

Анестезия. Крайне ядовитая и до жути агрессивная.

В какой-то момент у него отбилось всякое желание шевелиться. Тело стало приятно тяжелеть. Ренегат проваливался в соблазнительное беспамятство, лишённое всяких сновидений. Веки держались до последнего — и всё равно закрылись. Перед тем, как снова потерять сознание, дезертир услышал голос:

— Тише. Тише.

Говорил неизвестный глухо, будто через стенку. С какой-то родительской заботой, которая окончательно обезоружила беглеца, подавила в нём последние приступы гнева.

День пятый, до полудня

Через некоторое время он проснулся опять. Лампу потушили уже. А окна в операционной — наоборот, распахнули.

Внутрь помещения врывался сырой воздух с улицы. Пахло растениями, что высадили в окру́ге, — и в то же время уличной гнилью и илом. Оно и неудивительно. В Северных Саргузах протекает немало речушек, оформленных в каналы.

Альдред чувствовал себя неважнецки, но гораздо лучше, чем ещё пару часов назад. Боль отступила. Он чувствовал разве что весь вес тела своего. Кто бы мог подумать, что он настолько тяжелый со всеми костями и мышцами. Чего и говорить о голове.

Беглец не мог толком пошевелить ни руками, ни ногами. Пальцы — и те его не слушались. Разве что рот вяло открывался-закрывался. Вероятно, со стороны он выглядел, как паралитик. Да и чувствовал себя ровно также.

Рядом с ним сидело нечто, отдалённо напоминающее человека. Шутка ли, Флэй не сразу различил силуэт на фоне здешней мебели. Чувствовал себя где угодно, только не здесь. Оттого и рассеянность брала своё.

Когда заметил, то даже не дёрнулся. Просто апатично уставился на него. И кто бы это ни был, если б сейчас он начал потрошить его тело, ренегат не сильно бы расстроился. Анестетический препарат обрубил у него на корню всякое желание двигаться, говорить — тем более, кричать или дёргаться, сопротивляться.

Дезертир лишь периодически постанывал, как ослабший лось на издыхании в луже собственной крови.

Силуэт представлял собой странное существо, отдалённо напоминавшее антропоморфную птицу. Фигуру скрывал просторный кожаный плащ. Было сложно сказать, оно худое или толстое, тщедушное или дюжее. Мужчина это вообще или всё-таки женщина? На ногах — плотные сапоги по голенище. На руках — некое подобие прочных кузнецких краг.

Его голову покрывала балаклава из плотной чёрной ткани. Физиономия пряталась за белой керамической маской с клювом, как у ибиса. Казалось, ранее её использовали в неких языческих ритуалах велаты. Ничего подобного доктора обычно не носили. По меньшей мере, такой предмет одежды казался странным и неуместным.

Всё тело так или иначе было покрыто. Почему же? Кто бы знал…

Нечто подобное носили золотари, которые залезали в самую гущу городской канализации. Этот врач — тоже своего рода золотарь, но от мира чумы.

Оно смотрело на Альдреда через окуляры. Неустанно, строго в одну точку на лице ренегата. Человек-птица размеренно дышал посредством десятков мелких прорезей в клюве. Дезертир снова глянул ему на руки: в них тот держал фарфоровый кувшин.

Понемногу отходя от анестезии, дезертир попытался пошевелиться. Ни в какую. Он всё также привязан ремнями к этому проклятому креслу. Что ж, попытка не пытка. Флэй мигом сдался и затих. Когда человек-птица убедился, что дезертир не будет брыкаться, он встал и подошёл с кувшином к нему. Внутри что-то плескалось.

«Вода…» — мечтательно подумал Флэй, рефлекторно открывая рот.

Наблюдатель приставил носик фарфорового кувшина к губам предателя и чуть приподнял, наклоняя. Стал осторожно поить заражённого. Это действительно была вода. Дезертир так давно не пил, что лакал её с превеликой радостью. Но всё никак не мог наполниться ей. Прошла минута, прежде чем сосуд