На переговоры ушло почти полчаса. Оба супруга произвели впечатление людей, не делающих ни одного лишнего движения.

В назначенное время на заполненной на три четверти парковке торгового центра «Капитолий» возле машины Знаева остановился потёртый японский минивэн, и на асфальт спрыгнул, громко щёлкнув сандалиями, лохматый и бородатый жилистый швейный муж, ровесник Знаева или чуть моложе, с острыми плечами, в убитых джинсах, не слишком ловко облегавших тощие чресла.

Знаев вышел, пожал узкую горячую руку.

– Смотреть будете? – осведомился швейный муж с интеллигентной интонацией.

Он явно происходил из позднего Советского Союза, принадлежал к прослойке научных сотрудников, так называемых «физтехов»: потрёпанный бурями жизни, но физически крепкий, похожий на персонажа грубых кинокомедий, такой вечный Шурик, только без наивного взгляда из-под очков.

– Обязательно, – сказал Знаев.

Телогрейка, разложенная на капоте, произвела на него самое благоприятное впечатление. Телогрейка была превосходна. Знаев зачарованно потрогал густо прошитые плечи. Его захлестнуло чувство победы. В этой телогрейке можно было войти и в Кремль, и в свинарник. Эта телогрейка могла легитимно существовать и в кабине дальнобойщика, и на вечеринке журнала «GQ». Эта телогрейка была шедевром.

– Очень хорошо, – сказал он. – Спасибо. Где расписаться?

– Нигде не надо, – ответил швейный муж.

Знаев отошёл на три шага назад и снова посмотрел.

Чувство победы не покидало его; наоборот, усилилось.

– Стрелка в стиле девяностых, – сказал он. – Товар разложен на капоте. Договорились и разбежались.

Швейный супруг рассмеялся, сразу поняв, о чём речь.

– Согласен, – ответил он, – есть немного. А вы, извиняюсь, это сами придумали?

И показал на телогрейку бородатым подбородком.

– Придумывал дизайнер, – ответил Знаев. – Моя только общая идея. Хотите примерить?

– Я уже примерял. Раз двадцать. Я же у жены – вместо манекена.

– Понимаю, – сказал Знаев. – И что? Вам нравится?

Швейный супруг кивнул.

– Она красивая, – сказал он с уважением. – И необычная. Только это никто носить не будет.

– Почему?

– Слишком красиво. Не поймут. Наши люди красивое не любят.

– От цены зависит, – возразил Знаев. – Если поставить дёшево – полюбят.

– Такую красоту дёшево продавать нельзя.

– Посмотрим, – сказал Знаев. – Цену будем вычислять. С одной стороны, телогрейку беречь глупо, и стоить она должна – тысячу рублей. С другой стороны, джинсы, национальные американские штаны, дёшево не продаются. Девяносто девять долларов в любой столице мира. Так что цена – это стратегический вопрос. Я должен угадать. Чтобы люди приняли и телогрейку, и цену.

Швейный муж осторожно возразил:

– Но так вы ничего не заработаете.

– Упаси бог, – сказал Знаев, – мне на этом зарабатывать. Я своё уже сто раз заработал. И потратил. Больше не хочу.

– Прекрасно вас понимаю, – сказал швейный муж. – Я и сам, бывало, по пятьсот процентов прибыли поднимал. Правда, это было давно… Но было.

– В девяностые? – спросил Знаев.

Швейный муж приосанился.

– У меня, – сказал он, – стояло три ларька на метро «Баррикадная». И стопроцентная крыша. Лично Виталик Митюшкин меня по плечу похлопал и добро дал. Слышали про такого?

– Что-то припоминаю, – сказал Знаев. – Братва с Домодедово.

– Ага, – сказал швейный муж, просияв. – Помните! Вот времена были! Шоколадные! Другого слова не подобрать. Я брал «Сникерс» по три пятьдесят, ставил по пятнадцать. Про спирт и коньяк вообще молчу. Это была молотилка, люди приходили с пустыми карманами и за полгода становились миллионерами. Рубль туда сунь – оно проглотит и через месяц по-любому выплюнет двадцать пять…

Он вдруг осёкся, как будто произнёс что-то неприличное, и улыбнулся невесело.

– Столько всего было… А вспоминать не хочется.

– Почему же, – возразил Знаев. – Лично я вспоминаю с удовольствием. У меня всё получалось.

– У вас, может, и получалось. И у меня получалось. А у других не получилось. Сто сорок миллионов народу – а получилось у одного из тысячи. Остальные жили в полном говне. Поэтому никто те времена вспоминать не хочет. Заметили – ни одного приличного кино про девяностые никто так и не снял? Ни одной книги не написали?

– Я кино не смотрю, – сказал Знаев. – Времени нет. А книги вроде бы написаны.

Швейный муж пожал плечами.

– Может, и написаны. Только их никто не прочитал. Потому что вспоминать не хотят. А хотят вычеркнуть, как будто никаких девяностых и не было. Целых десять лет… А теперь – кого ни спросишь, все глаза отводят.

Знаев вспомнил свой банк, свой железобетонный подвал, набитый золотом, и понял, что возразить ему нечего.

– Может, вы и правы, – сказал он. – Но нельзя же жить с дырой в памяти.

– Можно, – возразил швейный муж. – Немцы, например, предпочитают ничего не помнить про период нацизма. А чилийцы – про Пиночета. Я однажды спросил одного парня из Чили, а он очень серьёзно ответил: «У нас это имя не произносят».

Швейный муж снова подсмыкнул спадающие джинсы и добавил:

– А кроме того, в девяностые у многих появились враги. Настоящие. Смертельные. Такие, которых ненавидишь. И которым желаешь смерти. А вспоминать про ненависть – ещё хуже, чем про унижения.

– Враги? – переспросил Знаев. И вспомнил кое-какие физиономии, давно, казалось бы, стёршиеся из памяти. – Враги – это вы хорошо сказали… – Он протянул ладонь. – Желаю вам никогда не иметь врагов.

– И вам того же, – ответил швейный муж, пожал руку и ловко прыгнул за руль своего слегка ржавого тарантаса.

Знаев не отказал себе в удовольствии напоследок полюбоваться телогрейкой, свернул её и сунул на заднее сиденье.

«Враги, – подумал он. – А как же. Враги были. И до сих пор есть. Про врагов-то я и забыл, среди суеты. А не надо бы».

Жилистый герой девяностых был прав, враги крепко врезаются в память. Может быть, именно они её и организуют. Дисциплинируют.

У него оставалось ещё две обязательных встречи. Вполне можно выкроить время и кое-кого навестить. Это будет правильно. Попрощаться с другом важно, но с врагом – ещё важнее.

53

Едешь навестить старого врага.

Про него всё известно. Где живёт, чем занимается, как выглядит.

Ты же – не глупец. Ты, может быть, по десять лет не видишь своих старых врагов – но знаешь про них достаточно.

У тебя нет кровожадных планов. Навестить – значит навестить. Поговорить, посмотреть в глаза.