– Я поведу самолет, – говорю Майку. Он кивает – явно ожидал этого. Он знает, что я могу управлять этим самолетом, полностью заправленным и готовым к вылету. – Закрой люк, и давай поднимем эту птичку в воздух.

Сажусь в пилотское кресло и начинаю предполетную проверку. Кокпит здесь иной, нежели у большинства самолетов, более обтекаемый и автоматизированный, но я водил достаточно разных леталок, чтобы понять всё с первого взгляда. У меня за спиной тысячи часов налета. И этот самолет раскусить проще простого. Я прокладываю курс и ввожу его в бортовой компьютер, а тот автоматически загружает показатели погодных условий и связанные с этим изменения. Я был прав. Два часа полетного времени.

Я знаю, как отрапортовать о готовящемся взлете, и меня ничуть не удивляет, что диспетчеры даже не замечают смены пилота. Такие маленькие аэродромы существуют за счет людей, знающих свое дело. Получив данные от диспетчерской, я велю Майку занять место, потом выруливаю на взлетную полосу. Сосредоточенность на привычном деле прогоняет нервную дрожь и позволяет на некоторое время отстраниться от того, что происходит с Гвен.

Взлет несет с собой ощущение скорости и победы, как будто мы наконец-то переиграли «Авессалом» в их собственной игре. Но я знаю, что это иллюзия. Пребывание в воздухе означает для меня свободу, а знакомый, успокаивающий ритм, в котором вибрирует самолет, позволяет держать страх в узде.

Включаю автопилот и поворачиваюсь к Майку:

– Мы можем сделать что-нибудь еще?

– Я звонил в представительство ФБР в Батон-Руж, – говорит он. – Оба агента, приписанных к нему, координируют свои действия с Новым Орлеаном. Пробую связаться со Шривпортом. Быть может, нам придется обратиться в полицию штата. Это крайняя мера, потому что я не знаю, воспримут ли они это серьезно, но у нас практически нет выбора.

Предоставляю ему звонить туда, куда он сочтет нужным. Я больше ничего не могу сделать, только ждать, а это у меня плохо получается.

«Продолжай сражаться, Гвен. Продолжай сражаться».

Мое отчаяние длится не дольше часа, но к тому времени тощая, похожая на крысу женщина, чьи руки покрыты шрамами от шприца, приносит мне воду. Едва увидев бутылку, я понимаю, как отчаянно мне хочется пить, поэтому хватаю и выпиваю воду одним жадным глотком.

Это ошибка, и я осознаю́ это сразу же, едва препарат начинает проникать в мою кровь. Всего через несколько минут ощущаю, как химическая волна пробегает по венам, и хотя я по-прежнему пытаюсь вытащить свою сломанную руку из браслета наручников, не могу сосредоточиться уже ни на чем. Боль продолжает удерживать меня в сознании, но как бы я ни пыталась сконцентрировать усилия, всё утекает, как вода в песок.

К тому времени, как препарат оказывает на меня полное воздействие, я уже покрыта по́том и тяжело дышу от боли. Мне не удается сдержать стон, когда мир вокруг начинает смазываться и расплываться. Пауки на простынях. Глаза на потолке. Ужас, который трепыхается у меня внутри, словно некое живое существо, пытающееся выбраться наружу. Я воображаю, как он прогрызается сквозь мою кожу и вырывается наружу густыми черными струями, ослепляющими и душащими меня.

Когда я наконец впадаю в забытье, это воспринимается как милосердие.

Не знаю, сколько времени проходит. Когда я в итоге прихожу в себя, на мне больше нет наручников. Моя левая рука распухла, и я едва могу ею пошевелить. Я все еще оглушена и слаба после наркотического сна, а надо мной снова стоит та тощая женщина. Она кричит на меня, изрыгая красный каскад звуков, а потом грубо обтирает мое тело мокрым полотенцем. Сдирает с меня ночную рубашку и кидает мне одежду. Я не могу справиться сама, и она одевает меня, словно куклу, а когда я начинаю валиться на кровать, бьет меня по лицу и заставляет лечь на пол. Мне все равно.

Я едва осознаю́, что тощая женщина приковывает меня к толстой железной ножке кровати. Снова теряю сознание, прежде чем успеваю сообразить, что делать дальше.

В следующий раз просыпаюсь с куда более ясной головой. Моя левая рука сильно распухла и кровоточит.

Теперь у меня нет ни единого шанса высвободить ее. Я раздробила кости в кашу, но так и не смогла освободиться.

Мне нужно найти способ выбраться и вернуться к своим детям. Вижу их лица так ясно, что мне кажется, будто я могу протянуть руку и коснуться их. Меня охватывает столь глубокое чувство потери, что мне кажется, будто оно разрывает меня на части. Я начинаю плакать. «Я потеряла их. Я потеряла своих детей».

Ударяю левой рукой по полу, и меня пронзает ослепительная вспышка боли. Она сжигает горе и вонзает в мой мозг острый осколок готовности к действию.

Я ударяю снова.

Закусываю губу, чтобы удержать крик, хотя все мое тело дрожит от необходимости молчать. Мне кажется, будто я сейчас рассыплюсь на кусочки, но этого не происходит. Когда вспышка перед глазами угасает, я начинаю что-то соображать. Боль помогает. Боль прогоняет остатки наркотического дурмана.

Я слышу, как скрипит пол под шагами, и вижу тощие босые ноги женщины, опоившей меня. Она стоит надо мной. Я трясу головой, словно наркоманка, и женщина несколько секунд разглядывает меня, потом уходит. Удостоверившись, что она больше не может видеть меня, осматриваюсь по сторонам.

Я нахожусь в той же самой комнате. Это та же самая кровать. Действительно ли я просыпалась в ней рядом с Мэлвином или это был какой-то странный наркотический бред? Я хотела бы верить в последнее, но знаю, что это реальность. Он реален.

Это всё – мрачная реальность, и мне нужно собраться, потому что время на исходе.

Мэлвин говорил мне что-то о детях. Что-то ужасное. Я пытаюсь вспомнить, но оно ускользает прочь, как масло на воде, и я почти признательна за это, потому что могу вспомнить только чувство отчаяния, но не его причину.

Сосредотачиваюсь на том, что вижу сейчас. Моя раздувшаяся, израненная рука. Браслет наручников, врезавшийся в распухшую плоть. Багрово-фиолетовые кончики пальцев.

Второй браслет наручников застегнут на железной ножке кровати.

Несколько долгих секунд я смотрю на него, а потом медленно понимаю, что такого нашла в этом зрелище.

Я могу снять его с ножки.

Кровать тяжелая, но ножка намного тоньше окружности наручника. Если я приподниму кровать, то смогу стянуть его. Девушка-наркоманка небрежно выполнила свою работу. Она думает, что я до сих пор не в себе.

Медленно подползаю под кровать, стараясь не шуметь, потом осторожно поднимаюсь, принимая вес тяжелой кровати на спину, отжимая ее вверх. Это неудобно и больно, и мне приходится изо всех сил напрягаться, чтобы мои дрожащие мышцы не подвели меня и не позволили кровати с грохотом рухнуть обратно… Но я медленно стаскиваю второй браслет наручников с ножки этой антикварной мебели, а потом наклоняюсь обратно, дюйм за дюймом, пока железная ножка снова не касается деревянного пола. Бесшумно.