возмущено. Если бы Чэнь оказался в посольстве, уже нельзя было бы вести никаких переговоров о каком-либо приемлемом для него решении. Ситуация осложнялась еще и тем, что через пять дней госсекретарь Клинтон должна была лететь в Пекин на очередной раунд американо-китайского Стратегического и экономического диалога, который с нашей стороны вели самые высокопоставленные представители администрации Обамы. Проблема свалилась на нас в самый неподходящий момент.

Клинтон была спокойна и деловита: никакого заламывания рук, никаких жалоб на отсутствие выбора, никаких упреков в адрес посольства. Она задала еще несколько вопросов о Чэне и о том, как он получил образование, а потом спросила каждого из нас, чтó мы думаем. Мы все указали на возможные негативные последствия, но рекомендовали все-таки доставить Чэня в посольство. Клинтон не колебалась. Она знала, что в этом случае ее ждет политический шторм в отношениях с китайцами, но подозревала, что сумеет из него выбраться, и в любом случае не могла найти оснований для отказа в помощи правозащитнику. Она не стала перекладывать ответственность на Белый дом, ссылаясь на нехватку времени. Она просто попросила Джейка сообщить о происшествии в аппарат Совета национальной безопасности – на случай, если у СНБ будут возражения, и уполномочила Курта сообщить Бобу Вангу, что тому предоставляется полная свобода действий. Мы с Джейком позвонили по секретному каналу связи Тому Донилону, который принял новость спокойно и процитировал Бейкера, сказав, что в случае провала операции нам «подбросят на порог дохлую кошку».

Около 3:00 по вашингтонскому времени Ванг сообщил, что Чэнь доставлен в посольство. Теперь нам следовало пристегнуть ремни безопасности и приготовиться к американским горкам. Курт вылетел в Пекин, чтобы начать обсуждение с чрезвычайно недовольным Цуй Тянькаем, заместителем министра иностранных дел Китая, ответственным за отношения с Соединенными Штатами. Цуй подчеркнул, что единственное решение состояло в немедленной передаче Чэня китайским властям, и указал на риск сворачивания американо-китайского Стратегического и экономического диалога в случае нашего отказа. Я прибыл в Пекин через день, вечером 30 апреля, на очередной раунд Стратегического диалога по проблемам безопасности – проходившую раз в полгода встречу, на которой обсуждались некоторые наиболее сложные вопросы двусторонней повестки дня, включая проблемы морской и кибербезопасности, а также будущего ядерных вооружений и ПРО. Той ночью у нас с Куртом состоялся долгий и трудный двухчасовой разговор с Цуем. Я как можно спокойнее изложил наши доводы, указав, что наиболее приемлемый для нас вариант решения состоит в том, чтобы разрешить Чэню пройти курс лечения в одной из пекинских клиник; позволить его семье приехать из Шаньдуна, чтобы ухаживать за ним, а затем дать ему возможность сделать то, что он хотел, – получить юридическое образование в китайском университете. Цуй сначала возражал. Но по мере приближения утра политические страсти успокаивались, и Цуй становился все более сговорчивым. Было очевидно, что ни он, ни его начальники не стремились к тому, чтобы грядущая встреча на уровне министров была полностью посвящена делу Чэня. К утру китайцы согласились с обрисованным нами в общих чертах подходом.

Но американские горки на этом не кончились. В больнице Чэнь внезапно передумал. Теперь он хотел немедленно уехать в США вместе с женой. Свои новые намерения он озвучил и в интервью западным журналистам, которое дал по мобильному телефону. Цуй был взбешен.

– Вы не сделаете этого, – сказал он. – Вы даже не представляете, какой ущерб это нанесет нашим отношениям.

В конечном итоге госсекретарь Клинтон лично надавила на китайских партнеров, и Чэню разрешили вылететь в Нью-Йорк, как он и надеялся. Мы вздохнули с облегчением – как и Белый дом[120].

Это происшествие не шло ни в какое сравнение с куда более серьезным кризисом в наших отношениях с Китаем, разразившимся при администрации Обамы позднее, но оно запомнилось надолго. Во-первых, на нас произвели впечатление исключительное самообладание и лидерские качества госсекретаря Клинтон, проявленные в ситуации непростого выбора и необходимости поиска компромисса в условиях катастрофической нехватки времени для обдумывания политического решения. Во-вторых, мы увидели, что внутренняя политика Китая становится все более жесткой. Наконец мы убедились, что отношения между США и Китаем становятся все более упругими, способными быстро восстанавливаться после возникновения неизбежных осложнений, что требовало постоянного внимания и инвестиций. Чем ближе к завершению была моя долгая дипломатическая карьера, тем яснее мне становилось, что ничто не имеет такого значения для американской внешней политики, как налаживание и поддержка таких отношений.

Сегодня Китай уже не стремится стать великой державой; он уже стал ею. Пришло его время. Война в Ираке и финансовый кризис, разразившийся пять лет спустя, продемонстрировали слабые места Америки. Осмелевшие китайские лидеры увидели новые возможности и решились поставить под сомнение древнюю китайскую мудрость, на которую любил ссылаться Дэн Сяопин, – «не стоит показывать свою силу раньше времени», и теперь надеялись не только сравняться с США по уровню экономического развития и занять такое же место на мировом рынке, но и потеснить нас в Азии, где мы до сих пор играли ведущую роль. Это не означало, что между нами назревал неизбежный конфликт – ему во многом препятствовало взаимовыгодное тесное переплетение американской и китайской экономик. Но это означало, что для президента Обамы и госсекретаря Клинтон главным экзаменом на способность эффективно управлять государством становилось умение управлять соревнованием с Китаем, уравновешиваемым двусторонним сотрудничеством и региональными союзами и институтами. Разумеется, проблема была не нова. Со времен Никсона и Киссинджера в американской стратегии набирающему силу Китаю отводилось важное место. Администрация Джорджа Буша – старшего приложила немало усилий в поддержку Китая как «ответственной заинтересованной стороны» в меняющейся системе международных отношений. События 11 сентября 2001 г. и Ближний Восток требовали пристального внимания на самом высоком уровне и серьезных затрат времени, сил и денег, однако и Обама, и госсекретарь Клинтон были полны решимости «восстановить внешнеполитическое равновесие», усилив азиатское направление нашей внешней политики.

Клинтон стала первым госсекретарем со времен Дина Раска, который занимал этот пост полвека назад, чьим первым зарубежным визитом стал визит в Азию. Она часто бывала там во время пребывания на своем посту. Обама тоже посещал регион чаще, чем любой его предшественник, – более 10 раз за два срока. Они не просто бывали в Азии, но внесли огромный вклад в развитие отношений с азиатскими странами – и с Индией, которая всегда была главным партнером Запада в регионе; и с быстрорастущими экономиками Юго-Восточной Азии, с которыми наше сотрудничество расширялось; и с Австралией, Южной Кореей и Японией, которые по-прежнему оставались важнейшими союзниками США. Обама и госсекретарь Клинтон начали усиливать американское военное и дипломатическое присутствие в регионе, изучая возможность подписания нового торгового соглашения, которое в конечном счете привело к созданию